Впрочем, дадут ли мне туда добраться? По спине опять бежит мороз, а внутри что-то сжимается от страха, близкого к панике. Если я так важна, противник найдёт способ до меня доцарапаться коготком. Может, пусковой механизм вообще на дату настроен. Чем дальше я от своих и от Доктора, тем лучше.
Ну вот, никак не удаётся себя успокоить даже перспективой надёжного убежища. Мозг мечется, определяя самые плохие варианты развития событий, зацикливается на них и никак не переключается на гнев. Только страх, только паника. Пойти что ли, работой себя занять? Донна клянчила «вундервафлю»…
Но обстановка в мастерской тоже не помогает расслабиться. Инструменты буквально валятся из рук, элементарную электрическую цепь спаять не могу. Ничего не хочется, ничего не можется, в голове только одна картина — рубка сфероида, обретшая лицо Тень и её тихое сволочное «жду». Ведь не сомневается, мразь, что доберётся, ни на диаметр электрона. Ах, раньше бы знать — убила бы, плюнув на все возможные парадоксы. И ведь возможность была. Так нет, парадоксов и побоялась, а, как выясняется, зря.
Не могу ни сконцентрироваться на работе, ни сидеть на месте. Через два с половиной скарэла бросаю все железки прямо на верстаке и бреду обратно в консольную, сама не знаю, зачем. У пульта управления стоит забытый стакан с соком, но пить совсем не хочется. От одной мысли вообще что-то съесть плохо становится. Дурное состояние. Совсем дурное. Умом понимаю, что это страх, но ничего с собой поделать не могу. Раньше трезвый анализ своих эмоций помогал самоконтролю, даже когда фильтр полностью вышибало, но сейчас ничего не получается. Это паника на каком-то суеверном, даже животном уровне, словно во мне проснулся дикий предок. Не тот, бункерный, а совсем древний, не умеющий построить хижину и развести огонь, почти животное, опасающееся каких-то выдуманных духов и сил, которых никогда не было, но которые для него всё равно страшнее любого хищника. Вот и у меня нашлась сила страшнее Хищника, и знакома я с ней давно, вот только осознание того, насколько она чудовищна, приходит лишь сейчас… Плохо мне. А что делать, не знаю. Хоть сядь, сложи ложноручки и вой в голос.
Таша любовно собирает свою ручную мясорубку. Может, тоже оружие почистить? Всё, какое есть на борту. Профилактику бортовых систем устроить, тоже всех. Или чем-то ещё себя занять, только чтобы не думать… Нет, если даже примитивный аппарат для смешивания воды и муки скрутить не могу, то мне вот только в двигатели и лезть. Хотя одно дело, пожалуй, у меня действительно имеется. Важное и неотложное, называется «блок памяти девятьсот восемьдесят три-альфа».
Присаживаюсь обратно за консоль, но экран не разворачиваю, ведь рядом Таша Лем. Просто отстукиваю текстовое сообщение для феи-крёстной в виртуальную клетку: «Как только ты попробуешь выйти на связь с Доктором любым способом и дашь ему понять, что находишься на моём корабле, я тебя незамедлительно сотру, а физический носитель уничтожу. Не делай мужу больно ещё раз». Я наивна, но не слишком, и предполагаю, что моя пленница могла найти какую-нибудь брешь в блокировке, а теперь просто выжидает удобного момента. С Ривер бы сталось. Надеюсь, у неё сейчас хватит ума прислушаться к доброму совету? На всякий случай добавляю: «Рискнёшь — пеняй на себя. Больше предупреждать не стану».
Ответ, даже если он и был, я оставляю в режиме игнорирования. Мне вот только с профессором сейчас ругаться, ага. Холодный ужас гложет изнутри и никуда не девается. Мне так страшно никогда не было, даже в тот момент, когда меня, нахально полезшую в императорские архивы, поймали за персональный шифр системы информационной безопасности, а следом прикатило коллективное возмущение императорской охраны, прежде чем на пороге конструкторской появились конвоиры.
Снова встаю. Не могу сидеть на одном месте. Глупо и нерационально, конечно, слоняться по холлу из конца в конец, может, хоть на тренировочной полосе побегать или по мишеням пострелять?
Бряканье под носком ботинка. Варги-палки, стакан. Долбаный стакан с долбаным соком. Стою над растекающейся лужей и вдруг нечаянно перехватываю взгляд папессы. Она, оказывается, уже давно не собирает свой чейнсворд, а глядит на меня, пристально, как в микроскоп на чумную палочку.
— Слушай, — говорит. — Шла бы ты отдохнуть в каюту. А то капитанская паника как-то не вдохновляет.
Ловлю себя на том, что не чувствую гнева, лишь признание факта. Будь бы я хоть каплю адекватнее, наорала бы на неё за такое обвинение, а сейчас даже сил на сопротивление нет, остался лишь страх.
— Что, так заметно? — спрашиваю. Получается глухо и тяжело.
— Далек, который телепается по обозримому пространству, как дерьмо в проруби, безо всякой цели? Ну конечно, ничего не заметно, — саркастически фыркает она. — Я не знаю, что ты там увидела, но ты сейчас в полном неадеквате и совершенно не представляешь, что тебе делать.
— Представляю. Но не уверена, что дадут, — отвечаю совсем тихо.
— Иди-ка ты отдыхать, родная, — всё с тем же холодным и отчасти снисходительным сарказмом продолжает Лем. — Я тут всё приберу. А потом изволь войти в какой-нибудь адекват, чтобы остальные тебя в таком раздрае не видели. Пытаешься держать командирское лицо — так держи его до конца.
Хочу ей сказать: «Иди на хрен». Хочу без разговоров её убить. Но оба «хочу» слишком слабы и тонут в панической тошноте раньше, чем успевают толком оформиться.
Слишком резко и внезапно всё стало крайне плохо. Хуже, чем вообще выдавали расчёты. Я оказалась к этому не готова.
— Иди, иди, тяпни валерьяночки, — сквозь сарказм вдруг пробивается какая-то новая нота. Не могу поверить, это… сочувствие?
Я следую совету и возвращаюсь в каюту скорее от безнадёжности, чем от реальной необходимости в отдыхе. Сна ни в одном глазу, одной оставаться страшно. Хочется заползти к Доктору в медотсек, свернуться на полу рядом с койкой и притвориться гаечкой. Хоть какая-то иллюзия защиты, когда рядом кто-то старше, мудрее и по одну с тобой сторону баррикад. Будь бы я одна, так бы и поступила, но Таша права, нельзя показывать свою слабость экипажу. Вокруг меня низшие существа, склонные пользоваться малейшей уязвимостью старшего по званию, чтобы его сместить. Будь бы на «Ди» хоть один далек, я могла бы с ним спокойно посоветоваться и всё обсудить, а через это получить необходимую моральную поддержку. Но не с девчонками же… Тут если только с Хищником с глазу на глаз пообщаться, но он спит. Может быть, он что-нибудь придумает, когда Хейм разрешит ему проснуться?
Следующие дни превращаются в сплошной туман. Я хожу, что-то делаю, кое-как поддерживаю минимальное общение, но сама чувствую, как всё глубже ухожу в депресняк похлеще того, что был когда-то на базе «Центр», когда мне глубинная проверка памяти светила. Даже с аппетитом те же проблемы, только хуже — глушу воду с глюкозой, и иногда удаётся затолкнуть в себя что-нибудь посущественнее, вроде куска омлета или пары глотков протеинового коктейля. На остальное сразу просыпается тошнота. Вастра говорит, иногда у меня веко дёргается. И до смерти хочется курить. Умом понимаю, что это просто стресс, что общие проблемы важнее собственных и что в таком режиме я склонна пропускать очень важные вещи вроде того невысказанного признания Дельты о ребёнке. Но справиться с собой совершенно не могу даже с помощью медикаментов, исправно выдаваемых врачом. Надо отдать должное Таше Лем, она не пытается под это дело взбрыкнуть и отгоняет девчонок, чтобы не задавали глупые вопросы и не лезли с попытками вывести меня из депрессии. Между делом выясняется, что Романа тоже видела проход с пандусом. То ли её пригласили подняться вместе со мной, то ли на галлифрейский разум блок не подействовал — расчётно, второе вероятнее процентов на семьдесят. И это меня окончательно убеждает, что ничего не привиделось и День Сумерек на носу.