-Марина Эдуардовна!- позвал Кузюрин. – Тут мы… перепечатывать пришли.
-Здрасте…-робко сказал Поплавский.
-Здравствуй, здравствуй…однофамилец Красной Шапочки...- Марина Борисовна насмешливо посмотрела на него.Рабр
Из пыльного угла они вытащили деревянный ящик с допотопной «олимпией» ( компьютеры Кузюрин терпеть не мог) , сели в «кинозале» ,и Кузюрин залязгал истёртыми клавишами под надтреснутый баритон Поплавского:
«По Большой Татарской улице стремительно нёсся внедорожник. Водитель умело вписывал свою машину в потоки других автомобилей , вовремя останавливался перед пешеходным переходом…»
Он печатал пять часов подряд. К полуночи листы были готовы, прошиты дратвой и одеты в папку из серого с отчётливо видными волокнами картона, на которой Кузюрин зелёной чертёжной тушью написал:
« В КАТИС. Срочно! О методах борьбы с канантропами. На контроле ТИХО. Немедленно рассмотреть!!!»
Кузюрин поставил подпись. Насчёт того, что он солгал, написав: «на контроле ТИХО», он не беспокоился. Ему думалось, что инспекция его не сильно покарает за обман в некорыстных целях. К тому же только так можно было расшевелить твердолобого академика Алексеева, главу КАТИСа.
КАТИС расшифровывалось, как Комитет по Авторским Технологиям и Исследованиям. Но среди молодых учёных, врачей к сией конторе приклеилось прозвище: «Катись…»- то есть, иди отсюда лесом, а нам, занятым, не мешай со своими выдумками. Прозвище это весьма ёмко отражало специфику работы этого учреждения, заданную хамоватым и недоверчивым Алексеевым.
Очкастый, облысевший от бесплодной «теоретической и доказательной» работы, академик Алексеев был академиком до мозга костей. Но относился он не к тем , кто день и ночь ведёт полезную и нужную работу, а к другому типажу академиков: к седовласым председателям и заседателям, облечённым достаточным авторитетом и влиянием, чтобы авторитетно заявлять: « Я утверждаю, что Ваша работа не окажет влияние на жизнь человечества. Не хватает доказательств эффективности. » И доказательства эффективности эти типы видели не в наглядных экспериментах и очевидных выводах, а видят они их в многотомных (желательно тома так три, не меньше), с обложкой с золотым тиснениям изданиях, в которых желательно как можно больше слов: «Отсюда… Вероятно… Из этого следует… Подтверждено трудами следующих видных (обязательно видных, невидных не надо) учёных…», в которых надо приводить большое количество диаграмм, гистограмм, осциллограмм, и прочих грамм... (а столбчатые диаграммы не смей приводить, салага, только круговые…) А молодого, полного энергии и задора изобретателя они очень любили помурыжить и привести их в ступор вышеприведённой цитаткой, а заодно и сказать учительным тоном, протерев очки: «Думай глобально, делай локально»…
Словом, вот каков был Алексеев. Кузюрин и не рассчитывал, что этот старец возьмёт книгу в оборот сразу же. Начнёт, растуды его в качель, размышлять, истины великие вещать, гений недорезанный: « Я не уверен, что это будет практически осуществимо… Необходимо провести исследования»… Даже говорить по-человечески не умеет- не человек, а энциклопедия, ядрёна вошь, или сервер справочной службы…
И всё же Кузюрин подошёл к стоявшей неподалёку трубе пневмопочты и , скрутив в трубку, сунул туда свою папку. Папка с хлопком улетела по извилистым кишкам труб куда-то в глубины корабля и улеглась в пластмассовый ящик в ожидании своей участи. А Кузюрин в ожидании своей участи поехал в каюту…
Там он лёг лицом на койку ,но долго ворочался, прежде чем уснуть, пришлось даже бросить себе в рот горстку мятных успокоительных драже… Наконец он уснул.
Стоявшие на столике массивные часы, стилизованные под арфу, показали ровно три часа ночи и продолжили методично отщёлкивать секунды…
А Поплавский в это время стучал зубами от холода на «губе». Но ему всё-таки удалось свернуться калачиком и уснуть.
Лунный луч , просочившийся из иллюминатора, осветил лицо Поплавского, озарившееся в этот момент благостной улыбкой.