Человек зрелого возраста всё чаще и чаще вспоминает далёкое детство и юность. Какими бы тяжёлыми и горькими они ни были, за давностью лет они всегда кажутся самыми светлыми и дорогими, - это была молодость и большие надежды.
Было ему 15 лет, когда впервые, босиком с Переспы, он прибежал в редакцию «Советской Беларуси» и положил на стол Михасю Чароту коротенький стишок. Через несколько дней он читал его на страницах газеты, расклеенной на тумбах и заборах сторожёвских дворов. Андрей Иванович расцвечивал воспоминания такими достоверными и выразительными деталями, что сразу оживали все краски, запахи, сама атмосфера того времени. Он помнил все подробности, имена и факты, умел одной фразой передать портрет и характер человека.
Я внимательно слушал, а на другом плане памяти наплывало своё. Припомнилась первая книжка Андрея Александровича «Па беларускім бруку» и маленький портрет юноши с выразительными губами и пытливыми глазами, вспомнилось, как в далёком полесском местечке зачитывались стихами про невиданный никогда город, открывали неведомые нам понятия – сквер, ятки, манто, реклама, витрина, эстрада.
Андрей Александрович первый принёс в белорусскую поэзию ритмы нашей молодой столицы. Когда вышла книжка «Па беларускім бруку», её автору было только 19лет, но он уже был ответственным секретарём журнала «Малады араты», широко известным в республике поэтом.
Для меня, в полесской глуши, он казался необычным и недосягаемым. Мы тогда зачитывались приключенческой повестью «Ваўчаняты», написанной Александровичем, Вольным и Дударом.
Андрей Иванович как-то вспомнил: их, трёх молодых поэтов, пригласили в ЦК комсомола и пожаловались, что у подростков нет интересной книжки о героях Гражданской войны, о подвигах юных белорусских партизан. И они взялись. Расспрашивали партизан и подпольщиков, выстраивали сюжеты, придумывали самые невероятные приключения и писали, дополняя и поправляя друг друга. Спустя несколько меяцев «Ваўчаняты» вышли в свет и зачаровали подростков. Книжка переходила из рук в руки, её делили на части и зачитывали до дыр.
Андрей Иванович рассказывает, как писались «Ваўчаняты», и сам посмеивается над несерьёзностью юношеского эксперемента. Эту книжку позднее он даже не включил в свою библиографию. А я напоминаю его драматическую поэму «Паўстанцы» и по памяти читаю: «Б’юць званы новых дзён, гэй, бедната, слухай!», цитирую романтические и лирические сцены.
Александрович машет рукой и удивляется: - «Откуда ты знаешь? Это же такая давнина и… слабина».
Я рассказываю, как когда-то мы ранней весной поставили спектакль по «Паўстанцах». Зала и сцены в школе не было. Вечером разложили на школьном дворе огромные костры и возле них играли спектакль. «Артисты” выходили из темноты и исчезали во тьме. С той поры мне и запомнилась вся поэма.
- Не включил её в книгу избранного и в двухтомник включать не буду. Перечитываю ранние стихи и не очень давние, хочется многое поправить и переписать заново, да не хватает времени и сил. В молодости было много самоуверенности, но не хватало вкуса, мастерства, необходимой требовательности. Вот и выходили слабые вещи. Я и «Цені на сонцы» шлифую для переиздания. Теперь уровень культуры и поэзии совсем другой. Мы чаще руководствовались интуицией, писали, как умели, а умели немного. Теперешняя молодёжь вооружена основательными знаниями, теорией, опытом предшественников. Потому и пишут глубже, серьёзней и совершеннее, чем мы писали в их годы, - говорит он нараспев, скандируя, как когда -то в “молодняковскую” пору читали стихи.
Не по возрасту слабый и болезненный, Андрей Александрович по-молодому влюбленый в жизнь оптимист: он остроумно шутит над собой, как и раньше любит друзей и людей, всегда гостеприимный хозяин, желанный и пунктуальный гость.
Однажды я пригласил его к себе на Октябрьские праздники.
- Если осилю, приду обязательно, - пообещал он.
Началась осенняя слякоть, с туманами, холодными моросящими дождичками – особенно тяжёлая пора для людей с больными лёгкими. Как на грех, в нашем доме отказал лифт, и я очень тревожился, как Андрей Иванович взберётся на мой шестой этаж. Несколько раз выходил встретить, помочь и не укараулил.
Дзынькнул звонок и я увидел на пороге своего запыхавшегося гостя.
- Теперь могу быть космонавтом, - пошутил Андрей Иванович. – Дай, брате, чуть отдышаться.
Весь вечер он был весёлым и остроумным, шутил и смеялся, рассказывал смешные истории из своих давних и суровых странствий. Даже не намекнул ни разу на свою тяжёлую болезнь, не ссылался на диету и запреты врачей. С ним было интересно и легко. Раза два за вечер он заходил в комнату с книжными полками, снимал самые интересные издания и говорил о ніх так, будто только что прочёл. Стихи многих белорусских и русских поэтов Андрей Іванович знал наизусть и читал их в своеобразной «александровичевской» напевной манере.