Так многа
Патрэбна сказаць нам,
так многа,
Каб песня пяшчотай
І куляй была…
Каб нашыя сэрцы
Над слаўнаю дарогай,
Якой мы ідзем,
Не кранала імгла.
Не ощущается ли здесь вынужденная “перестройка”, интонация и ломка строки под Маяковского? – “Лучшего, талантливейшего поэта нашей советской эпохи”.
Забегая вперёд, не могу не сказать,что оптимистичные надежды на самом взлёте оборвала дикая пуля, а сердце накрыла мгла.
А в студенческие годы, образованный, начитанный, эрудированный Валерий Моряков был для друзей авторитетным консультантом, а для академика Замотина, профессоров Баричевского и Бузука – любимым студентом. В те годы все мы получали одинаковую стипендию – 25 рублей в месяц, карточку на 300 граммов непропечённого хлеба и пропуск в студенческую столовую на улице Фабрициуса. В дни выплаты стипендии иногда около кассы Морякова ждали Кляшторный или Багун, надеясь одолжить какую-нибудь мелочь. Издательство гонорары по 30 копеек за строку цедило нерегулярно. В коридоре, около кабинета заместителя директора Ивана Адамовича Бучукаса, на рваном клеёнчатом диване часто ждали финансовой милости поэты и прозаики. Однажды тут же Моряков сложил “слезницу”: “ Бучукас, Бучукас, пашкадуй ты нас, дай адзін рубляс на куфляс півас”. Она стала популярной среди писателей, дошла и до Бучукаса. Он, обычно, подписывая бумажку в бухгалтерию говорил: “ Вот тебе на куфляс пивас”.
Идеологические приспособленцы, оборотни и проповедники выискивали объекты для своих спекуляций: громили на собраниях и в печати “никому не нужную лирику”, цитировали трибуна революции:”надо вырвать радость у грядущих дней”, а чтобы вырвать её посылали писателей на “перековку” на считанные тогда в Беларуси заводики, на прокладку дорог, на строительство таких “гигантов” как Асинбуд. Особенно заботились о лириках. Поработал и Моряков на спичечной фабрике Борисова, в Речице, на том же Асинбудзе. Как ни старался, одописцем Валерий не стал. А стихи-отчёты скорее напоминали сдержанные пародии.
В 1931 году Моряков напечатал стих “ Стаю прад Пушкіным адзін і думу думаю сурова…” Прочёл и какой-то дьявол подтолкнул меня написать пародию: ”Ты знаеш, Пушкін, я паэт, я славаю гэтаю багаты, а мне, нікому не сакрэт, патрэбен добры, моцны тата.” Пародия с отличным дружеским шаржем художницы Гали Докальской появилась в журнале “Чырвоная Беларусь” под псевдонимом С.Каршун. Вскоре встретился с Моряковым и виновато захлопал глазами. Здоровается Валька и смеётся: ”Ну, сколько же ты заработал на мне, Каршунёнок? Пошли, угощай пивом.” Я отнекивался. “Не дури головы, хлопча. Я заглянул в гонорарную ведомость и увидел твою фамилию. Запомни: пародия и эпиграмма – наилучшая реклама. Не бойся, я не обиделся. Если нет 52-х копеек, я угощаю.” Пришлось идти в пивную Лёвы Брауна и взять по кружке густого, аж чёрного пива Портер.
С этой поры мы стали с Морякрвым почти друзьями: часто встречались в Доме писателя, ходили по институтским коридорам, по Советской улице. А когда заводилась копейка, выходя из бухгалтерии или “Чырвонай змены” заворачивали на Комсомольскую, в местное “Стойло Пегаса” – пропахшую пивом и чем-то жареным забегаловку, названную “Капернаумом”. Сразу становилось шумно и весело. Потом “идеологи” наши походы окрестили “аморальной богемой”, хоть и сами часто заворачивали туда, чтобы собрать наблюдения для дальнейшей “работы”. Однажды поздним летним вечером около кинотеатра “Чырвоная зорка” (“Красная звезда”) встретились мне Валерий и Сергей Знаёмы. Разговорились и решили посидеть за четвертинкой и послушать новые стихи Валерия. Где? Я предложил поехать в мою комнатушку на несуществующем ныне Тамвайном переулке. Время позднее; магазины начали закрываться. Пошли с Валерием за добычей. На углу Советской и Ленинской улиц стоял постовой милиционер, хотя в городе было не больше десятка легковых машин. Валерий мне велел подождать, а сам подошёл к постовому. Поздоровались за руку, поговорили, вместе подошли ко мне и двинулись к первому закрытому, но ещё освещённому магазинчику. Милиционер постучал. Девчина впустила нас, взяли что надо, поблагодарили милиционера и поехали в мой катушок. Я спросил, откуда Валерий его знает. “Я их почти всех знаю. Хлопцы из нашего Козырева подались в милицию. А этот – мой сосед.”
За разговорами, чтением стихов засиделись допоздна. Знаёмы заспешил на последний трамвай. Валерий остался у меня. Чтобы никому не было обидно, кое-как устроились на полу, а сон не брал. Валерий по памяти читал и читал едва ли не всего своего любимого Лермонтова и Есенина. Казалось, он знает их от первой до последней страницы.