«Ну, Маэль в помощь», — пожелал сам себе Вихор. Распахнул дверь, кинулся вперед, резко и коротко замахиваясь обухом топора, и… не смог ударить. Рука не поднялась. Это была уха. Перепуганная, дрожащая, как осиновый лист, она стояла, вжавшись спиной в дальний угол, и прижимала одним крылом к груди крохотного младенца с мягкими розовыми крылышками. Второе её крыло было перебито и беспомощно волочилось по полу. Вихор неосторожно переступил с ноги на ногу. Уха тотчас же отчаянно закричала, кинулась лбом в стену, упала и замерла, дрожа. Уже с оглядкой, стараясь не делать лишних движений, Вихор набросил на неё рогожку, лежавшую на полу. Уха повозилась под ней немного и притихла. «Мда, дела, — сказал Вихор. — И как мне теперь с тобой быть?» Впрочем, сказал он это просто так, чтобы уха слышала, где он стоит, и не пугалась. Сам он прекрасно знал, как следует быть дальше. Если не сумел убить, то надо помочь бедняге хоть чем-то да выпустить поближе к дому. Прежде всего — осмотреть покалеченное крыло. Потихоньку приговаривая всякую успокоительную ерунду, Вихор приблизился и грустно покачал головой. Крыло выглядело скверно: перепонка между пальцами была изорвана в нескольких местах, из раны на предплечье торчали обломки костей. Зубатке понятно, что трогать крыло нельзя, ведь от боли уха опять начнет метаться и, чего доброго, покалечит и самозваного лекаря, и собственного младенца. Но у Вихра на всякий случай была припасена особая фляжка — с хорошей, крепкой самобулькой, настоенной на маке. Вихор взял кружечку, плеснул из заветной фляжки пальца на два, потом подумал и разбавил вдвое водой. Кто их, ухов, знает, как у них насчет хмельного. Вдруг вовсе нельзя? Себе тоже налил, но уж из обычной фляги. Теперь надо было придумать, как напоить уху, ничего не пролив.
Первым делом Вихор отыскал под ивой подходящий дудник и вырезал из его стебля что-то вроде рожка для кормления младенцев. Потом устроил на полу лежанку из соломы и прямо в рогоже осторожно перекатил туда уху, подсунув ей под плечи и шею свернутый плащ. Теперь можно было приступать. «Ну, вздрогнули», — сказал Вихор, глотнул из своей кружки, а из другой — налил немного в рот ухе через рожок. Она сперва задёргалась и закашлялась, но всё же проглотила. Вихор подождал немного, чтобы лекарство подействовало, потом дал ей еще глоточек. Уха расслабилась, перестала трястись. Тогда Вихор принес большое корыто и, накидав в него соломы, аккуратно переложил туда ухиного малыша. Дальше он как мог обмыл и завязал изломанное крыло, а уха уже не сопротивлялась, только дышала мелко и часто. Выпили еще по маленькой: глоточек ухе, пол кружки Вихру. Потом ещё, и ещё… Как-то неожиданно Вихор обнаружил, что уха — прекрасный собеседник. Не орёт, не спорит, не перебивает. Он сам не понимал по-ухокрыльи, она определенно не знала тормальский, но это не имело никакого значения. Вихор поведал ей о том, как тяжело живётся простому лесовику: что урожай нынче так себе, что торговцы вконец обнаглели, за железо ломят столько, что впору опять делать костяные наконечники для стрел и ножи с каменным лезвием; что парни шалят, ловят ухов и птиц сетью, а этл из-за того на людей сердит, и потому поля уж который круг родят скверно; что старший сын захворал, а вести в крепость к лекарю — нет монет. Была бы жива старая ведовка Осина, повёл бы дитя к ней, а так — хоть пропадай… «Ты пойми, уха, и зла на меня не держи, — втолковывал ей Вихор, для доходчивости разводя руками. — Я, может, против вашего племени ничего не имею. Но монеты нужны просто в край…» Уха тоже что-то пыталась объяснить Вихру на своём странном наречии. Вихор слушал внимательно, не понимал ни ящерицы, но кивал: вестимо, что и у ухов полно своих горестей в жизни. Правда, он кое-как усёк, что себя она называет Айа, а малыша — Си. Были ли это имена или что другое, Вихор не разобрал в точности, но для простоты решил считать, что их так зовут.
Повязка на ухином крыле постепенно пропиталась кровью, а сама уха притихла, ослабла, дышала мелко и коротко и часто просила пить. «Эх, мать, уж и не знаю, как ты дальше летать-то будешь, — вздохнул Вихор, стащил с ноги обмотку и принялся бинтовать крыло поверх старой промокшей повязки. — Ну да ничего, муж, поди, прокормит. У людей, знаешь, тоже по-разному случается. Бывает живёт человек, живёт, не тужит, а потом вдруг — бах! — и подрала его зубатка или там деревом поломало. Но ничего, родные в беде не бросают. Вот если совсем сирота — тогда горе мыкать…» Вихру вдруг пришло в голову, что, возможно, ухин муж сгинул в той самой сети, из которой ей чудом удалось вырваться, и он снова вздохнул.