За дверью стоял давешний храмовник. Одет он был в тонкую нательную рубашку и хлопковые штаны. В руках держал свой страшенный топор.
– а...э-э... – сказал Брюхотряс и застыл, не отводя глаз от оружия.
– Вставай, дармоед, – дружелюбно произнес рыцарь, – мне нужна вода.
– Кувшин – десять баней, – машинально сообщил Милрад.
– И давно у тебя водопровода нет?
– Почему это нет? – обиделся Милрад, – как раз есть. «Звезде...» кхм... «Звездень», может, и не лучший в столице...
– Понял-понял. – Парень досадливо поморщился. – Водопровод есть, но у постояльцев твоих денег столько не бывает. Иди, распорядись там. Да пошевеливайся.
– Как скажете, благородный сэр, – Брюхотряс окончательно проснулся, – оденусь только, и все будет в...
– Выполняй.
Рыцарь закрыл дверь, а Милрад – рот.
Водопровод в «Звездне» действительно был. И Милрад Брюхотряс, равно как и отец его, Йожеф Брюхотряс, и дед, Стоян, и прадед, Будай, тоже, разумеется, Брюхотрясы – спасибо далекому предку Николае за благозвучное прозвище, – словом, все поколения трактирщиков, начиная с Будая, наличием водопровода в своем среднего пошиба заведении гордились необычайно. Даже не потому, что вода не из цистерны, а, как в богатых домах, – прямо из Ноева озера, да еще и особым образом очищенная, а потому что подводили ее к «Звездню» на деньги самого Альберта Северного, названого брата Миротворца, говорят, что самого настоящего ангела. Ей-ей, с крыльями и прочим всем, что там ангелам полагается.
Вот только пользы, кроме гордости, от водопровода особой не было. Ну на кухне ясное дело, а так... Прав храмовник, не часто бывают здесь постояльцы, готовые покупать воду не кувшинами, да чтоб каждый стакан сосчитан, а сразу и много. Заходить заходят, на стол посмотреть, прочитать, что так, мол, и так, сам Миротворец с братом своим за этим столом сиживали. Ну, пьют-едят, это понятно. А чего ж не есть, когда кухня хорошая? О винах и говорить не приходится, местных хоть залейся, да еще издалека привозят. Вот со дня на день из Средеца караван придет. Но чтобы остаться, чтоб хоть ночку да переночевать, на это у богатых другие гостиницы есть. Тоже, понятно, с водопроводами.
Впрочем, бывало всякое. Поэтому трубы в дорогих комнатах прочищались дважды в месяц, чтоб, если вдруг случится надобность, Милраду достаточно было просто подать воду. Но как же он, дурак, вчера-то не сообразил все сделать? Ведь весь вечер на молодого господина таращился, думал, как хорошо богатым быть, а то, что богатые моются чуть ли не каждый день, напрочь из головы вылетело.
Вчерашняя обида на скупого рыцаря испарилась вместе с остатками сонливости. Милрад постоял немного возле труб, любуясь блестящими вентилями и подсчитывая будущие денежки, и побрел на задний двор: раз уж разбудили до солнышка, надо убедиться, что и прислуга не спит уже.
Вспомнив по дороге, что опять пренебрег утренним правилом, забормотал было: «Господи Иисусе, помилуй меня, грешника...», открыл скрипучую дверь, да так и остановился на крылечке, глядя, что выделывает с топором золотоволосый храмовник.
Брюхотряс понасмотрелся на всяких. «Звездень» давным-давно, еще при отце его отца стал излюбленным местом постоя, гулянок и встреч хайдуков со всех концов княжества. На заднем дворе, как водится, разминались или дрались, – когда дружески, а когда и всерьез. Иногда и вправду было на что посмотреть.
Но этот...
Милрад, не отрывая глаз, наблюдал за размытым в утренних сумерках силуэтом, слушал свист лезвия, взрезающего воздух, почесывал пузо и благодарил бога за то, что ему, трактирщику, от дедов-прадедов достался «Звездень». А значит, не придется никогда бродить по дорогам, ночевать где попало и встречаться в бою с людьми вроде этого. Или, того хуже, встречаться с теми, кто заставил этого выучиться так владеть топором.
Пока Брюхотряс глазел, звездная россыпь в небе погасла, лишь две или три самые упрямые искорки еще пытались мигать, словно надеялись победить бледным светом сияние поднимающегося из-за гор солнца.
Рыцарь отложил топор. Скептически глянул на Милрада. Качнул головой:
– Ладно, пока девицы спят, и ты сгодишься.
Трактирщик спал с лица и побледнел, как козий сыр.
– Прости его, Господи, за нечестивые надежды, – вздохнул храмовник. И объяснил: – Спят девчонки, умаялись. Завтрак мне сам подашь. Вино из Средеца мы не все вчера выпили?
– Есть еще.
– Тогда принесешь малый кувшин «Росы» и воды со льда. Вперед.
– А кушать что изволите?
– Ничего. Ступай.
Иляс Фортуна внимательнейшим образом прочитал отчет Ольжеха об экспериментальном пробое и еще более вдумчиво изучил короткую, но содержательную записку, сообщавшую о том, что по прихоти Артура Северного солнце сдвинулось, и идеальное взаимостояние было нарушено. По мнению Ольжеха, это свидетельствовало в пользу его теории о влиянии «феномена Братьев» на псевдозодиакальное движение.
Почему Ольжех, несмотря на веру в Творца, отказывался признать существование сил не просто влияющих, а направляющих движение миров, профессор не понимал. Что до него, так он давным-давно уверился: так называемый «феномен Братьев» есть четкое и недвусмысленное проявление Божьей воли.
Творцу угодно было переместить призраки светил так, чтобы Теневая Лакуна совместилась с миром людей. Творцу угодно было, чтобы Братья вернулись (иначе зачем бы он открыл доступ к Теневой Лакуне?). А когда дело было сделано, нужда в идеальном взаимостоянии отпала и солнце «сдвинулось». Все очень и очень просто, если только не задумываться над тем, на кой черт сдались Господу двое мальчишек.
И не надо бояться Братьев: они действительно всего лишь мальчишки, которых угораздило родиться во время идеальных взаимостояний, за полгода до и полугодом после перигея. Всего лишь. Господь использует их в каких-то своих великих целях. А профессор Фортуна – в своих. Не великих. Но тоже довольно значительных.
Рыцарь появился в зале, когда Милрад, позевывая, наладился подремать за стойкой. Посетители скоро пойдут косяком, только успевай поворачиваться, но отчего не покемарить, пока есть несколько свободных минуток. Час ранний... Брюхотряс перекрестил рот: ох ранешенько пришлось подняться. Спать бы еще да спать, девки все сами сделают. Им легко по утрам вставать, девкам-то – молодые, здоровые. Так ведь спят, мерзавки, и будить их не моги: храмовник заезжий, нате-ка, заботу проявить изволил. Кто бы о Милраде позаботился!
– Спишь? – поинтересовался тамплиер, подходя к стойке. – Лучше правило утреннее прочти. Дел у тебя сегодня много будет, гляди и на «Отче наш» времени не найдешь.
Милрад нахмурился: когда это он успел признаться, что еще не молился? А рыцарь, не дожидаясь ответа, выложил на стойку две серебристые монеты.
– Слушай сюда, Брюхотряс. Братец мой и музыкантик спят. Ты их не буди. Как проснутся, чтобы было им чем опохмелиться, ясно? Накормишь, напоишь. Вздумаешь обсчитать, придавлю, как собаку. А если сделаешь все как надо, мы с тобой дружить будем. Лады?
– Ты не больно-то грозись, – буркнул Милрад, глядя на монеты. Двадцать леев? За один только завтрак? – Мы, знаешь, пуганые. А брат твой тоже того, ну, моется по уграм?
Рыцарь удивленно приподнял светлые брови:
– Да. А что такое?
– Ну так мне резона нет его обсчитывать. Я на одной воде, знаешь ли, прокормлюсь.
– Прокормишься, – храмовник кивнул, – а помолиться все-таки не забудь.
Развернулся и ушел. Дверь негромко хлопнула. А Милрад, прибрав деньги, развалился на стуле и задумался, когда же он успел проболтаться, что пренебрег сегодня утренними молитвами?
Брат Яков проснулся до солнца, когда прислуга еще смотрела десятый сон. Эта привычка вставать к первому часу молитвы была едва ли не единственной, оставшейся со времен монастырской жизни. Брат Яков давно уже не слышал, как читаются одна за другой молитвы первого часа, третьего и полуденная – как заведено было в ордене, – но, поднимаясь до рассвета, он кроме утреннего правила читал часы Богоматери, устремляясь душой к Небесной Владычице, а помыслами к процветанию Храма во имя спасения всех живущих в Единой Земле.