И сейчас Ци Рех очень близок к своей цели, к источнику отзвуков. К Ложе Эха.
Так близок, что уже потерял счет голосам, сплетающимся в ткань, свивающимся в клубки и оплетающим его паутиной. Обрывки слов и смех, шепот секретов и вопли гнева, крики разрываемых видений и грязные истины скручиваются вместе. Из центра клубка единственная ядовитая ниточка протягивается к Ци Реху. Он знает, что это всего лишь посланник, который не поделится откровением, но, для начала, эхо готово говорить с ним. Ци Рех закрывает глаза и раскрывается перед ядовитой паутинкой.
Он не касается нити, позволяя ей обвиться вокруг черепа. Тончайшая до невидимости, извивающаяся, острая точно тьма, она заползает в уши Ци Реха.
Теперь это его эхо. Теперь это его истина.
Уста, на которые он никогда не посмеет бросить взгляд, начинают произносить его Слово.
Начинают с единственного звука. Ммммммммммм…
Его дар. Эхо, что пришло к нему.
Ммммммммммм…
Вне звука, вне дрожи в костях, отзвук чего-то великого, словно подножие целого материка.
Ммммммммммм…
И обещание большего, если он окажется достойным, если выдержит испытание.
И так будет. Такова его клятва. Он до конца выслушает отзвук эха, ставший его судьбой.
Ммммммммммммммм…
… Приходит воспоминание.
Он в своем шатре, смотрит, как завеса у входа отдергивается, пропуская Акшуб. Верховная жрица Ложи Змея пришла одна. Худая, маленькая старушка, вдвое ниже Ци Реха и во много раз древнее его. Косточки, вплетенные в её седые космы, стучат о кости, обтянутые её высохшей кожей. Старость видна в каждом её движении. Воины его племени, носящие лучшее оружие и доспехи, многочисленны, сильны и способны вырезать жалких червей из рода Акшуб. Сам Ци Рех может убить старуху одним ударом.
Эта мысль ужасает его. Почему? Потому, что он умрет сам, как только поднимет руку на жрицу. Потому, что он прогневает богов.
Ци Рех прогоняет незваные мысли и слушает, как Акшуб открывает перед ним двери к предназначению.
— Сегодня боги благосклонны к Ложе Гончего Пса, — говорит она. — Ложе Змея уже выпала честь обратить Магистра войны. Да, то, как он изменился — дело рук моей ложи. Это наш змей шепчет в его сердце. Они вместе ушли от нас, нести к звездам огонь, что изменит их.
Акшуб улыбается, и видно, как насекомые ползают по её зубам.
— Но тебе, жрец, тоже уготовано нечто великое. Ты услышишь священные голоса из самого их источника. Ты коснешься их. Ты станешь ими. Пришло время провозгласить твое право.
— Мое право на что?
Ци Рех знает, он понимает, что такое «источник», но хочет услышать это от нее. Голос Акшуб поставит печать законности на его знание.
— На Ложу Эха.
Глубоким вдохом он пытается потушить пылающее в груди пламя гордости.
— Мы пробовали овладеть ею прежде.
Как и все остальные ложи. Старые воспоминания, пересказанные были, история Давина. Легенды о том, как Ложа Змея, Ложа Медведя, Гончего Пса, Ястреба, Ворона, все — все, все — пытались завладеть Ложей Эха, первой из них, той, что предшествует всем тотемным ложам и превосходит их.
Все — все, все — потерпели неудачу. Удалось ли хоть одному верующему за долгие века хотя бы пересечь высохшую равнину? Никто не знает ответа. Никто не вернулся оттуда. Одинокий пик остается далеким и запретным символом могущества.
Трескучий голос Акшуб настойчиво прерывает его мысли.
— Иди, жрец. Пересеки равнину. Взберись на гору. Открой двери.
— Боги позволят мне это?
— Боги приказывают тебе это. Иди, встреть свое предназначение.
Она протягивает руку и тычет скрюченным пальцем в грудь Ци Реха.
— Открой двери, — повторяет Акшуб.
— И почему же Змей отдает Гончему Псу столь великую честь?
Ещё улыбка с насекомыми.
— Я ничего не отдаю. Я всего лишь посланник. Я указываю пути, по которым уходят другие, а сама остаюсь на месте.
И Ци Рех к темной горе пришел.
Он открывает глаза, и воспоминания испаряются, подобно туману, в величественном моменте настоящего. Тень от одинокого пика почти добралась до холма, равнина окончательно превратилась в однородное темное пятно. Повсюду лишь мрак и шепот пересохшей глины.
Лживый свет умирает, изрезанный клинками тьмы, как всегда происходит на Давине. Здесь мир не возрождается с рассветом, его лишь приносят в жертву наступающей ночи. С каждым закатом солнца, боги утверждают свою власть этой священной казнью. Тень подползает ближе, ещё ближе — тень, обладающая весом, силой и волей. Она касается подножия холма, и, ободрившись, с каждой минутой карабкается все выше. Волна тьмы плещется у ног Ци Реха, он смотрит и ждет. Отвернуться сейчас — значит отвернуться от богов, и жрец смотрит, ожидая мгновения, которое отметит начало его падения к апофеозу.
Тень касается его.
Это не просто холод, это леденящая агония, которая словно отгрызает его конечности, одну за другой. Ци Рех приветствует тень и то, что она делает с ним. За леденящим холодом, за убийственной мукой скрывается нечто большее — проверка.
И, ощутив его принятие, проверка превращается в законное право. Во владение тенью и постижение её. В отзвуках эха жрец слышит кивки — его сочли достойным.
— Сейчас! — кричит он.
— Сейчас! — зовет он.
— Сейчас! — гремит он.
Эхо подхватывает его зов, и приветливо подталкивая, уносит вдаль, через равнину. Гора слышит свирепую радость его поклонения, и не только она. Отголоски эха несут голос Ци Реха вдаль, к его последователям в лагере, и намного дальше. Он был благословлен, он был избран Ложей Эха, и теперь его голос присоединится к темному хору, обвивающему планету. На другой стороне Давина, заклинатели меньших лож услышат его среди иных отзвуков, являющихся к ним, и это поразит их.
Чувствует ли он обретенное могущество?
Да. Да.
Жди, говорит эхо.
Ещё, говорит эхо.
Ммммммммммм… — это голос его судьбы, все громче и все сильнее, на самом краю перерождения.
Ци Рех ждет, недвижимо, с раскинутыми в стороны руками, вглядываясь в бесконечную тьму. Его последователи взбираются на холм, числом тридцать один. Вместе с ним, их число тридцать два, священное собрание — восьмеричный путь Хаоса, умноженный волей четырех богов. Это верный сброд, ими можно жертвовать без сожаления, но их также стоит восхвалять за готовность погибнуть. Как и Ци Рех, они облачены в броню и несут оружие, и выделяются силой и статью среди своих собратьев. Они пришли из Ложи Гончего Пса, и потому, живыми или мертвыми, они вознесутся над всеми прочими давинцами.
Ци Рех ступает в тень, и они следуют за ним, вниз по обращенному к горе склону холма. Поверхность равнины покрыта трещинами с острыми краями. Часть паломников идет босиком, и, уже через несколько шагов, они начинают оставлять за собой кровавые следы. Никто не смеет помыслить о том, чтобы зажечь факел, ибо они идут в место, где рождается ночь, не видя дороги. Ци Рех единственный шагает уверенно, держась за путеводную нить предназначения. Его спутники лишены отзвуков-провожатых, и они блуждают во тьме. Они спотыкаются. Они падают. Никто не кричит, но Ци Рех знает, что за его спиной властвует боль и страдание плоти. Под ногами жреца хрустят тела насекомых, целыми потоками выползающих из трещин в стремлении насладиться ранами верующих.
Все так, как и должно быть. Грудь Ци Реха раздувается от гордости, и кажется, что он мог бы доплыть до горы в этой густой тьме, но нет. Он должен идти по равнине вместе со своими последователями и привести их туда, где они смогут сыграть предназначенную им роль. Они вознесены, как и вся Ложа Гончего Пса, но не избраны.
В отличие от него.
Он всегда был избран.
Все эти годы.
Нечто шевелится в безднах его разума, тонкое, как волос, но с жалом скорпиона на кончике. Что это? Ци Рех не может пока ухватить его смысл, но оно растет, становясь сильнее и настойчивее с каждым его шагом в ночи. В час перед рассветом, когда паломники, наконец, достигают подножия горы и начинают нелегкий подъем, нечто распускается подобно цветку. В миг, когда Ци Рех касается священной скалы, жало наносит удар.