Его ухмылка была узкой, как лезвие ножа. Возможно, он мог бы задушить ее запахом своего давно не мытого тела; это было столь же вероятно. Даже если бы его физическая сила была на высоте, у него не хватило бы на это духу. Он украдет лошадь после того, как она уснет, потому что ему очень хотелось жить, а потом ускользнет, чувствуя на себе клеймо вора; но он не добавит к этому подлеца. Он слегка приподнял голову, пристально наблюдая за ней.
Затем проклятая лошадь с ржанием развернулась, и она поднялась и увидела его. Не раздумывая, он бросился вперед, зная, что это его последний шанс заполучить зверя, который увезет его с этого забытого перевала и вернет к людям, которые его знали. Но его сердце не участвовало в борьбе. Он чувствовал себя животным, дураком, вцепившимся в нее, пытающимся повалить, хотя прекрасно знал, что это не выход. Она швырнула чайник ему в лицо; он оказался лежащим на спине с ножом у горла. Он застыл под ней, ее твердый вес выдавливал воздух из его легких, и он знал, что смотрит в лицо своей смерти. Исчезла не только его последняя надежда, но и все его упования. Но он не закрыл глаза, потому что это был последний момент его жизни, и он собирался увидеть все это, каким бы плохим это ни было.
Их глаза встретились. Ее глаза были зелеными, чего он не смог определить со своего предыдущего наблюдательного пункта; редкий цвет для глаз в этой части мира. Она выглядела так, словно когда-то легко улыбалась, но уже некоторое время не делает этого. Теперь на ее лице был гнев, приправленный страхом, но не было убийственной жажды, не было ощущения своей полной власти над его беспомощностью. К тому времени, когда он все это осознал, он также знал, что она не собирается убивать его, не может провести лезвием по его горлу, как и он не может размозжить ей голову. Она была такой же нелепой, как и он. Абсурдность их теперешних поз внезапно зазвенела в его сознании так же ясно, как большой колокол. Он рассмеялся. Она хмуро посмотрела на него, прекрасно понимая, что его позабавило, но отказываясь позволить этому позабавить себя - отказывая ему. В этом и заключался вызов: люди, способные разделить шутку, должны разделять ее, а не сидеть друг у друга на груди и притворяться такими же тупыми, как все остальные.
- С этого момента я узнал тебя, Ки. - Его собственные слова вывели его из задумчивости. Он поднял палец, чтобы коснуться улыбки на своем лице. - Тебе придется подумать еще раз, если ты полагаешь, что сможешь так легко от меня избавиться. - Но ирония ситуации не ускользнула от него. Тогда это была Ки с фургоном, а он был нуждающимся незнакомцем, который так бесцеремонно вторгся в ее жизнь. Теперь он сам сидел в хвосте фургона, а внутри в постели храпела заблудившаяся брурджанка. Что чувствовала Ки к нему тогда? Наверное, такое же раздражение, какое он чувствует сейчас. Он отмахнулся от этой мысли. Все было иначе. У Холлики не было ни капли его обаяния, теплоты и остроумия, не говоря уже о его обворожительной улыбке. Теперь его ухмылка была насмешливой. - Да ну это все, - сказал он вслух самому себе и двинулся за чайником и миской.
Подкупленные зерном, серые подошли к упряжи. Черный конь тоже пришел, покусывая серых, пока они не оставили и зерно, и упряжь. Вандиену пришлось вытрясти порцию зерна для вороного, прежде чем получилось успокоить упряжку и запрячь коней. К тому времени, как он закончил, он вспотел и пожалел, что не остановился приготовить завтрак.
Внутри кабинки Холлика все еще лежала на кровати. Вандиен залез внутрь и начал рыться в поисках еды на скорую руку.
- Я готов двигаться, - сказал он ей, нарезая сыр и колбасу на маленьком столике. Хлеб, сыр и колбаса; что ж, это было лучше, чем то, что он ел до того, как догнал фургон.
- Так иди, - пробормотала она из-под одеяла.
- Я беру фургон.
- Только слабоумный бы этого не сделал.
- Но ты все еще внутри него. Ты едешь со мной?
- Черт возьми, я сплю! - взревела Холлика, принимая сидячее положение на платформе. Ее голова ударилась о балку, и она упала обратно на подушку. С диким брурджанским проклятием она повернула свою огромную голову и уставилась на Вандиена покрасневшими глазами. - Люди! - фыркнула она.