На третий день, когда ведун уже вовсю крыл новый навес дранкой, на поляну вышла растрепанная заплаканная крестьянка в мешковатом кожухе, в руках она держала щуплого ребенка годиков четырех. Шмыгая носом, она сразу заголосила:
– Здесь ли Ворон, дома ли он ныне-е! Да смилуются боги над моей горестью-ю... – Подвывала она изредка, но Олег почуял, что рискует оказаться свидетелем настоящей истерики, и, вогнав топор в очередной чурбак, поспешил к женщине.
– Что за беда у тебя, милая?
– Ворона звать надобно, Ворона! Малыш уходит к богине ночи, Мара уж рядом совсем, чует мое сердечко...
Ведун на всякий случай оглянулся, негромко пробормотал:
– Не оставь меня милостью, прекраснейшая из богинь. – И уже громче спросил: – Что с ребенком?
– В горячке весь, четвертый день уж беспамятует! Я уж лихоманку и жаром гнала, и малиной, и медом, и наговором, а горячка токмо сильнее делается...
Олег потрогал тыльной стороной ладони лоб ребенка, его горло, прислушался к дыханию. Указал на скамью возле коновязи:
– Ну-ка, разверни.
– Ворона, Ворона зови, – потребовала мамочка.
– Нет Ворона, – отрезал Олег. – Могу посмотреть, или ступай с богом, иных знахарей тут ныне нет.
Женщина чуть поколебалась, но все же решилась, стала раскрывать намотанные на ребенка платки. Олег быстрыми движениями растер ладони, чтобы были теплее, коснулся горла тяжело дышащего малыша, его груди, живота. Тот, даром что был в беспамятстве, резко вскрикнул.
– Куда ты смотришь, мамаша?! – в сердцах сплюнул Олег. – У малыша колики, а ты лихоманку гонишь! Жди здесь, сейчас зелье дам!
В пещере, найдя среди припасов Ворона корень лопуха, он наскоро заварил малую толику в оловянном черпаке, вынес на улицу:
– Как остынет, напои ребенка. Не торопись, ему сейчас только ожогов не хватает. – Пока женщина боролась с нетерпением, ведун вернулся в пещеру, отложил пучок лопуховых прядей в березовый туесок, прижал ко лбу: – Именем Свароговым, волей Белобоговой, силою Триглавы, жаром Хорса накладываю на тебя бремя спасти и оборонить дитя малое от порчи, колдовства и хвори вредящей, от лиха и зла, от печали и марьиной памяти.
Выйдя на свет, протянул туесок женщине:
– Вот, по пряди с утра запаривай в маленькой емкости, да пусть ребенок весь день пьет. На седмицу хватит, а больше и не нужно. Молиться о помощи к радунице своей ходи, от живота радуница главную помощь дает. И греть малыша больше не нужно, ему от этого только вред. Отойдешь отсюда, сядь отдохнуть в удобном месте. Живот у малыша прочиститься должен через несколько минут, сразу легче станет. – И Середин отобрал у нее пустой половник.
– Нешто выздоровеет? – сразу посветлела лицом гостья, поклонилась в ноги: – Звать-то тебя как, мил человек, за кого Сварогу кланяться.
– Именем Олег, по прозвищу ведун. Ученик я Ворона, за него молись. Теперь ступай, о малыше думай, потом кланяться будешь... – Середин отвернулся и демонстративно снова взялся за топор. Ребенка после отвара должно было прослабить, и ему очень не хотелось, чтобы это случилось вблизи пещеры.
Крестьянка потопталась, говоря еще какие-то добрые слова, наконец собралась и скрылась в стороне оврага. Однако же не успел Олег разделать на пластины и пару чурбаков, как оттуда появились сразу две новые просительницы. Ведун, тяжело вздохнув, отправился навстречу.
Одна долго и как-то даже сладострастно жаловалась на порчу, от которой сохнет день за днем и мается сразу всеми болезнями, и даже назвала трех знакомых, желающих сжить ее со свету. Но, на взгляд Олега, виноваты во всем были банальные глисты, от которых он и дал отвар папоротника, наказав не переусердствовать с лечением, ибо зелье содержит слабый яд. Вторую попытался вылечить от боли в спине разовым массажем. Как это обычно и бывает, разминание помогло – но ведун знал, что уже завтра боли вернутся, и против них не поможет даже барсучья мазь с горчицей и гвоздикой. Ибо никакой массаж и никакие мази не способны восстановить позвоночные диски – только ослабить боль.
Пока он разбирался с этой парой – подтянулись еще трое болящих, а потом еще и еще. Кто-то просил помощи для детей или родителей, кто-то оказывался болен сам, на ком-то лежала порча или проклятие. Середин щупал, мазал, заговаривал, отливал водой, нашептывал, снимал – пока в преддверии заката толпа посетителей не начала, наконец, рассеиваться. Теперь он понял, отчего у Ворона не имелось иных припасов, кроме хорошей еды и жалкого хвороста. Ему и самому сегодня вручили окорок, корзину яиц и еще кое-какую мелочь. Преподнести хотя бы вязанку дров никому из больных и в голову не пришло. Какой же это подарок? Вон, вокруг – бери сколько хочешь! Пили да пили...
На следующий день с самого рассвета снова потянулся поток просителей – ведун даже позавтракать не успел. Некоторые, узнав, что Ворон в отъезде, уходили, другие пользовались-таки помощью Олега. А большинству, похоже, и вовсе было все равно, что за знахарь встречал их у заветной пещеры. Их слушали, им давали советы, лечебные зелья и наговоры, они испытывали облегчение – и имя того, кто помогал, их ничуть не интересовало.
Новую полосу дождей Середин встретил с огромным облегчением. Поток просителей оборвался, и целых три дня ведун мог спокойно разбираться с доставшимся по наследству хозяйством и делать для учителя хоть какие-то припасы. Олег все ждал, что тот наконец вернется к родному порогу. Похвалит его за старания, растянется на любимой постели, расскажет о впечатлениях, оставшихся после похождений там, в будущем.
– Или они там вместе со вторым Вороном войну против Аркаима и его брата затеяли? Вдвоем, может, и справятся...
Но это было лишь гадание. Ответить мог только сам Ворон, столь долгое отсутствие которого наводило на Олега дурные предчувствия.
Кончились дожди, снова потянулась череда больных, невезучих и попавших под воздействие вредоносной магии. Снова день за днем, неделя за неделей ведун лечил и освобождал от дурного глаза, уже перестав с надеждой смотреть в сторону оврага. Знахарское дело постепенно превращалось для него в скучное нудное ремесло. Взгляд набился до того, что жалобы и болезни он угадывал еще до того, как женщина или подросток успевали открыть рот. Дни перестали отличаться один от другого и слились в долгий однообразный поток, конца которому не ожидалось во веки веков.
После одного из таких долгих, ничем не примечательных дней, уже поздно вечером, когда на улице сгустилась тьма, в полог пещеры кто-то поскребся, и внутрь вошла женщина, низко поклонилась:
– Доброй тебе ночи, премудрый Ворон...
Такие поздние визитеры случались у знахаря редко – простые люди опасались приближаться ночью к обители известного колдуна. Но бывали. Кто-то из путников времени на дорогу не рассчитал, кому-то так невмоготу было, что даже нежить не пугала. Посему Олег особо не удивился. Кинул только в очаг несколько тонких хворостин да поправил:
– Не Ворон я, всего лишь ученик. Ведаю куда меньше, уж не обессудь.
Поднявшееся пламя осветило молодую просительницу: лет двадцати пяти, но как школьница конопатую, с круглыми заячьими испуганными глазами и длинной косой, свисающей из-под платка ниже пояса. Выглядела она при беглом взгляде совершенно здоровой. Крепкой сочной девицей, при взгляде на которую руки аж зачесались от желания хотя бы потискать этакий персик.