Дабы не задохнуться, мы быстро проскользнули сквозь своеобразную газовую камеру и оказались в уютной гостиной с мягким диваном, креслами и до безобразия чистым ковром под ногами.
Илья с матерью задержались на веранде и, сквозь неприкрытую дверь слышали неразборчивое ворчанье Марьи Григорьевны, иногда прерываемое лаконичными репликами моего однокурсника.
Мы сидели молча и чувствовали себя ужасно неловко. Даже Рыжая забилась в уголок кресла, и создавалось впечатление, что она о чем-то напряженно размышляет, что само по себе было невероятным.
— Наверное, мы не вовремя… — робко подала голос Татьяна, и я поспешил ее заверить, что в любое иное время мы застали бы точно такую картину.
— Илья выглядит заторможенным потому, что не привык общаться с женщинами, а мать распекает его за не совсем парадный вид, так как в любой представительнице слабого пола видит потенциальную невесту, — объяснил я, и в комнате снова зависла тишина.
Наконец, минут через двадцать, дверь отворилась, и на пороге возник Илья. Выглядел он посвежевшим. Волосы мокрые, чувствовалось, что он пытался придать им божеский вид, новая рубашка с не разглаженными изгибами от упаковки, чистые брюки, трезво-растерянное выражение на лице.
Марья Григорьевна приняла радикальные меры по созданию его положительного имиджа.
— Сейчас мать приготовит ужин, — несмело промолвил он и примостился на краешке дивана.
На девушек Илья старался не смотреть, и его глаза беспомощно перебегали с предмета на предмет, не зная, на чем остановиться.
— Расслабься и будь попроще, — попробовал приободрить его. — Они не кусаются.
Илья тяжело вздохнул и, впялившись в пол, окончательно скрылся в собственной ракушке.
— Андрюха, твой дружбан случайно не заболел? — подала голос Рыжая. — Что-то видок у него не ахти…
— Увидела б себя с бодуна, — встал на защиту друга.
— А… — понятливо протянула Лана. — Тогда — дело поправимое…
Чтобы немножко растормошить приятеля, я предложил Илье выйти покурить.
Он даже подскочил от радости. Схватил меня за рукав и едва ли не силком вытащил из комнаты.
В темном дворе, наедине со мной, Илья сразу превратился в нормального человека.
— Что за подруги? — спросил он.
— Одна — научный сотрудник из Киева, интересуется Монастырищем. Вторая — так, решила попутешествовать. Жениха ищет…
— Так вы на Монастырище приехали?
— Куда же еще?
Дверь скрипнула, отворилась, вышла Татьяна.
— Садись, покурим, — предложил я.
— Потом, — отмахнулась девушка, быстро прошла бетонной дорожкой к калитке, и мы услышали, как на улице хлопнула дверца автомобиля.
Вскоре Татьяна вернулась обратно, неся в руках внушительный сверток.
— А она — ничего… — проводил ее восхищенным взглядом Илья.
— Угу, — согласился я. — А ты чего так нажрался?
— Да я уже почти трезвый…
— Ребята, кушать! — раздался с веранды голос Марьи Григорьевны.
Мы выбросили истлевшие окурки и поднялись со скамейки. Раскованность Ильи мгновенно испарилась, и он двигался к дому, словно осужденный к смертной казни на эшафот.
Веранду было не узнать. Дорожки убраны, пол подметен, постель аккуратно сложена, на столе свежая скатерть, на ней блюдо с салатом, свежая яичница на сковороде, на отдельных тарелках тоненько порезанная "салями", рыбные и мясные консервы. Последнее, как я понял, из Таниного свертка.
— Извините, что так скромно… — оправдывалась Марья Григорьевна. — Мы ведь не знали, что вы приедете. Завтра Илья курочку зарежет…
— Не волнуйтесь, Марья Григорьевна, все нормально. Это вы нас извините, что так внезапно и без предупреждения…
— Да что ты говоришь, Андрюшка… Мы тебе всегда рады.
Мать Ильи куда-то исчезла, а через минуту вернулась с бутылкой. Косо посмотрела на сына и поставила ее на стол.
— Только этому ироду больше не наливайте…
Илья примостился в самом уголку, рядом со мной, подальше от девушек.
— А вы, Марья Григорьевна? — спросила Таня.
— Я уже поела. И ложиться нужно, завтра с утра на работу… Андрюша, я тебе в маленькой комнате постелила, а девочки в гостиной лягут…
— Хоть немножко посидите с нами, — не отставала Татьяна.
— Разве что чуть-чуть…
Я открыл Танину "Смирновскую", налил Марье Григорьевне, девушкам. Илья мужественно прикрыл ладонью свою рюмку. Себе, чтобы не обидеть хозяев, налил самогон.