И вдруг, о чудо!
Татьяна ответила ему. И он ее понял.
Оглядел девушку более внимательно и снова залопотал, теперь уже обращаясь к ней одной. Они обменялись несколькими фразами, после чего старик оставил нас и не спеша отправился обратно к лестнице.
Мы хотели последовать за ним, но Татьяна нас остановила.
— Он просил, чтобы мы ждали здесь.
— О чем вы базарили? — спросил Федя.
— И на каком языке? — поинтересовался я.
— Это — древний, мертвый язык, — объяснила девушка. Похоже, она немного отошла от пережитого стресса и сейчас, пообщавшись со стариком, выглядела повеселевшей. — Смесь санскрита с древнеиранским…
— Ну, ты, подруга, и даешь! — восхитился то ли Игорь, то ли Вася. Я никак не мог запомнить, кто из них кто?
— Где ты его выучила?
— Я ведь ученый — историк. Иногда приходится изучать многое, не зная, пригодится оно в жизни или нет…
— Наверное, ужас, как сложно… — по-своему отреагировала Рыжая.
— И что сказал старик? — снова повернул разговор в прозаичное русло Федор.
— Интересовался, кто мы такие и откуда?
— Кому, как не ему об этом знать… — возмутился я.
Кроме меня и Татьяны никто раньше Сторожа не видел, а потому замечание осталось не понятым.
— Надеюсь, ты намекнула, что мы жрать хотим?
— Не волнуйтесь, теперь, мне кажется, все будет хорошо…
Спокойствие Татьяны и ее, неизвестно откуда появившаяся уверенность в благополучном исходе, выглядели странными, но мы очень устали и проголодались, чтобы всерьез об этом задумываться. Оставили девушку в покое и, молча, наблюдали за поднимающимся по лестнице стариком, мысленно проклиная его за медлительность.
Глава третья
После того, как я прочитал свои записи, для меня начались трудные дни и долгие ночи. Каждая скупо начертанная строчка оживала новой картинкой воспоминаний.
Воспоминания терзали меня, мучили, возрождая в изможденном мозгу все новые подробности, которые очень часто вместо желаемого ответа, вносили еще большую несуразицу, ставили новые вопросы, ответов на которые я отыскать не мог.
Мое добровольное затворничество в четырех стенах не давало возможности отвлечься, развеяться, и тяжесть воспоминаний захлестнула меня целиком, доводя до полного отупения.
Нередко, находясь на грани нервного срыва, я доставал из холодильника заветную бутылку коньяка, однако, выпив рюмку, благоразумно прятал ее обратно и, укутавшись с головой в одеяло, пытался утонуть в забытье. Но если и удавалось забыться, то ненадолго.
Видения с настырностью кошмара преследовали меня неотступно, и я ощущал, что недалек тот час, когда я окончательно двинусь рассудком…
"С каждым днем поведение Татьяны становится все непонятнее. Она, по-прежнему, почти ни с кем не общается, все время о чем-то думает, а иногда срывается и начинает психовать. Внешне это проявляется в резких, порывистых, движениях, в ее глазах загорается какой-то неистовый огонь. Пребывая в таком состоянии она начинает бормотать разборчивые, но совершенно непонятные фразы, типа: "Что они себе думают? Они, что совсем оборзели?.." и тому подобное. Не знаю, к кому относились нелестные реплики, только, явно, не к нам.
Иногда мне приходит в голову странная мысль: во время разговора с девушкой Сторож что-то пообещал ей и не выполнил. Хотя, наверное, я брежу. Что мог пообещать девушке незнакомый старик, которого мы встретили всего второй раз в жизни, да и то мельком?.."
Ожидать нам пришлось не долго. Вскоре из калитки появилась процессия, во главе которой двигались два старца в таких же, как и у Сторожа, накидках, а за ними — шесть воинов в кожаных безрукавках и юбках, прикрывающих бедра выше колен. Вооружены они были короткими мечами, за спинами у каждого, подобно ружьям, торчали луки и колчаны со стрелами. В руках воины держали длинные древка копий.
Вблизи воины, отнюдь, не тянули на суперменов. Они были коренастыми, но низкорослыми. Самый высокий из них едва достигал Федору до подбородка. Лица всех украшали клиноподобные бородки, а длинные волосы были стянуты на макушке широкими кожаными ремнями.
Старики, возглавляющие отряд, выглядели менее экзотично, но более внушительно. В их манерах, движениях, облике чувствовалась уверенность людей, привыкших повелевать.
Оба были старыми, но не дряхлыми. Я пытался определить их возраст, и у меня ничего не получилось. С одинаковым успехом им можно было дать от шестидесяти до восьмидесяти и больше лет.
Старики были худощавые. Их лица имели строго очерченные профили, носы — длинные, с костлявой горбинкой, как у древних римлян, абсолютно седые волосы перевязаны лентами. Светлые накидки — подпоясаны на талии, что подчеркивало стройные осанки фигур.