В середине восемнадцатого века, сначала в Европе, идеология «хода вещей» сменилась на свою прямую противоположность. Как показал исследователь культуры Джеймс Кинкейд, английские и французские философы эры романтизма сотворили образ Ребенка как существа, радикально отличного от взрослых, наделенного чистотой и «невинностью» — это неиспорченный «природный мальчик» Руссо, «чистый лист» («tabula rasa») Локка. Это существо, родившись вне Истории, подвергалось порче входом в нее: невинности ребенка угрожало уже то, что он рос в мире взрослых, что означало его приобщение к взрослому рационализму и политике. К концу девятнадцатого века представление о детской невинности стало таким, каким мы его знаем сегодня: дети оказались чисты уже не только от политического и социального тлена, но именно от сексуального знания и желаний. По горькой иронии, как раз тогда, когда особенно безжалостной стала экономическая эксплуатация детей, взрослые решили спасти их от секса.
Представление американцев европейского происхождения о переходе от допубертатного детства к взрослости также претерпело огромные метаморфозы. На протяжении почти всей писаной истории Европы в жизни человека существовал некий смутно обозначенный период, называемый юностью, который примерно совпадал с тем, что мы называем подростковым возрастом, но определялся социальными, а не биологическими критериями. В американских колониях, как и в их европейских метрополиях, молодые мужчины (не женщины) становились экономически самостоятельными постепенно, получая в свое распоряжение наследственное имущество и одновременно беря на себя семейные финансовые обязательства, а также политические права. Когда старшие члены семьи решали, что юноша готов содержать собственную семью, он женился, официально становясь взрослым.
Знания о сексе также приходили постепенно, и ни святость девичьей чести, ни запрет на добрачный секс не были универсальными. На Американском континенте колониального периода среди рабов из Западной Африки «брак освящал материнство, а не секс», и рабыня выходила замуж обычно за отца своего первого ребенка — то есть «пост–фактум». В Колонии Чесапикского залива из–за нехватки женщин и девочек они пользовались известной мерой сексуальной свободы и в то же время подвергались нещадной сексуальной эксплуатации. В Мэриленде девочки выходили замуж начиная с двенадцатилетнего возраста, но и внебрачный секс, как желаемый, так и нежеланный, был широко распространен: до 1750 года у каждой пятой служанки рождался внебрачный ребенок, часто в результате изнасилования, совершенного хозяином. Что касается пуритан, их реальная жизнь не всегда являла собой примеры несгибаемого морализма, синонимом которого стала их деноминация. Добрачный секс, хотя и был запрещен, мог быть искуплен браком, и каждая третья невеста Новой Англии шла к алтарю, уже будучи беременной.
В Европе же, в начале двадцатого века, когда королева Виктория лежала на смертном одре, идеализированный ребенок столкнулся с радикальным ниспровергателем идеалов: Фрейдом. Его «Толкование сновидений» постулировало существование в ребенке врожденного сексуального «инстинкта», который «вынашивается» эдиповыми страстями семейной жизни и в конце концов трансформируется во взрослое вожделение, честолюбие и творческое начало либо, если недостаточно «прорабатывается», в невротические страдания. Несколько лет спустя человек, впервые приведший Фрейда к американским берегам, определил (одновременно закрепив за ней стойко дьявольскую репутацию) стадию фрейдистского сексуального развития, главным барьером для которой было женское: перенос клиторального эротизма во влагалище. В огромном томе, озаглавленном «Adolescence» (англ. «юность», «подростковый возраст»), детский психолог Стэнли Холл впервые употребил это слово в значении «состояние превращения во взрослого» — и оно испытывало на прочность каждого, кто проходил через него. Подростковый возраст был «долгим причащением скалолаза, идущего на смерть» и напоминал не что иное, как сцены из фильмов об Индиане Джонсе, от которых волосы встают дыбом. «Поскольку его среда обитания постоянно усложняется, растет и опасность того, что в своем восхождении подросток может скатываться вниз, — писал он. — Новые опасности угрожают со всех сторон. Это самый критический этап жизни, ибо неспособность взбираться вверх почти всегда означает движение вниз, вырождение или падение». Самой страшной из этих опасностей было сексуальное желание.