— Покажитесь, товарищ майор. Дайте на себя посмотреть. Давненько не виделись… Шесть лет прошло… Ну ничего, ничего. Держитесь.
— Да нет, Юрий Васильевич, постарел я. Сдал. Время свое берет. Не тот я, что был раньше. Храбрись не храбрись, уже за пять десятков.
Он хотел сказать еще что-то, но, спохватившись, поинтересовался, не желают ли товарищи офицеры, прежде чем заняться делами, перекусить.
— Да как это сразу, за стол. Погодите, Иван Васильевич, ведь столько лет… Словом не обмолвились. — Суров разделся. — Давайте посидим сначала, потолкуем.
— За рыбкой и потолкуем, — стоял на своем гостеприимный хозяин. — Специально для вас наловили. Больших карасей! Зажарили в сметане.
— Для нас?
— Так точно. — На лице Мелешко появилась загадочная улыбка. — Какой из меня пограничник, если бы заранее не знал, как сложится оперативная обстановка? Однако разговоры разговорами, а поужинать надо.
— Хорошо живете, — заулыбался Суров.
— Булочек напекли. Яблоки есть хорошие. Ранет, пепин-шафран. Из нашего сада, не купленные.
— И сметана своя? — не удержался Ястребень.
— Своя. Двух коров держим, телочка растим. Личный состав у меня в сытости. Солдата хорошо накорми, он и службу несет как положено. Добрый харч молодому только на пользу.
Суров тем временем разглядывал Ивана Васильевича. Время дало о себе знать. Заметно пополнел. Надетый поверх кителя ремень с портупеей врезался в животик. Не так уже выступали скулы, под глазами появились мешки.
Суров быстро отвел глаза: побоялся, что Мелешко догадается, какие мысли возникли у него, и стал поэтому с деланным интересом разглядывать канцелярию.
— Мебель шефы подбросили, — пояснил Мелешко. — И полковник не обижает вниманием. Мы же у всех на виду! Ну а сейчас мы все-таки пойдем ужинать. — Иван Васильевич сделал приглашающий жест. — Карася надо есть с пылу, с жару.
— Раз надо, пойдем, — сразу согласился Суров. Он знал: отказ обидел бы Ивана Васильевича.
Видимо, караси в сметане были в самом деле вкусны, но Суров ел безо всякого аппетита. Временами он поглядывал за окно, в темноту, где снег, кажется, сменился дождем, и думал, что следует как можно быстрее отправляться на вторую.
Уходя, Суров обратился к Мелешко:
— Оставляю у вас капитана, он поработает на заставе. Когда вернусь, мы еще обсудим кое-какие вопросы.
Машина выскочила за ворота, обогнула заставу, чтобы свернуть на дозорку, однако Суров приказал шоферу остановиться и ехать прямо, по проселку, через Дубки.
— Так дождь же, засядем, товарищ подполковник. Лучше сразу на грейдер.
— По проселку!
Машина лихо взяла с места, взметнув впереди себя водяную завесу. Лобовое стекло сразу залило. «Уазик» умерил пыл и пополз, взвывая и пробуксовывая на ямах.
Дождь продолжал идти. Напоенная земля влаги больше не принимала, и потому то и дело попадались лужи. В разъезженной колее, точно в канаве, стояла вода.
Ехали долго и медленно. Наверное, часа два с половиной. И почти все это время Суров думал о Мелешко. Он не жалел его, нет. Ведь ничего необычного не произошло. Не всем же выходить в генералы. Не всем командовать отрядами. Удивляло другое: как мог такой деятельный человек, Мелешко, четверть века просидеть на одной заставе в одном качестве? Ведь офицер-то он способный. И что теперь остается ему делать? Есть карасей в сметане и терпеливо дожидаться пенсии? Так, может, Карпов прав, решая уволить Мелешко в запас?
От этих мыслей на душе у Сурова стало неприятно. Он попытался было возразить и себе и Карпову, но веских доводов не нашел, все в конечном итоге свелось к прошлым заслугам этого некогда хорошего офицера.
«Уазик», перегревшись, натужно рычал и фыркал. В темноте с трудом угадывались очертания насыпи бывшей леспромхозовской узкоколейки, оградительный забор. А метров через семьсот — восемьсот, помнилось, должен был обязательно начаться сектор бывшей его, Сурова, пограничной заставы — самый уязвимый участок.
Если в начале пути Суровым владело смутное беспокойство, то теперь, по мере приближения к цели, он ощутил и сильное волнение и — странно — робость, забыв совсем, что вторая теперь для него просто одно из подразделений отряда. Не больше.
Машина выбралась на асфальт и побежала по ровной дороге. Суров вспомнил, что рядом тянется переплетенная оголенными корневищами сосняка так называемая Гнилая тропа, которая выводит на высотку. Оттуда днем одним взглядом можно охватить сосновое половодье, захлестнувшее вторую со всеми ее весьма немногочисленными постройками. Сурову стало душно в машине. Он попросил шофера остановиться и вышел на дождь. И неожиданно понял, что ревнует ее, свою бывшую вторую заставу, к нынешнему начальнику, капитану Синилову, и не то, что хочет, а совершенно уверен: при нем, при Сурове, на заставе было куда больше порядка.