— Но ведь я ничего не успел сделать. К чему такая спешка?
— Командир убывает сегодня в отпуск. Требует тебя для личной беседы. Одним словом, возвращайся. Получишь ЦУ… — Явно что-то недоговорив, Тимофеев замолчал. После паузы добавил: — Ждем тебя. Карпов просил не задерживаться. О делах пока все. А теперь супруга хочет поговорить с тобой.
— Чья?
— Твоя, разумеется.
Суров не успел ни удивиться, ни спросить, каким образом Вера оказалась в отряде, когда по всем расчетам ей полагается быть на юге, и вправду услышал ее голос:
— Первым делом успокойся — ничего не случилось. Просто я вчера не улетела. Посадку отменили из-за нелетной погоды, до ночи продержали в аэропорту, а затем предложили или неопределенное время ждать или сдать билет. Я предпочла последнее.
— Ну и правильно. Поезжай сегодня вечерним поездом. — Вера пыталась возразить ему, но он прервал ее, сославшись на занятость. — Дома решим этот вопрос. Все, Вера. Скоро приеду.
Он вышел во двор, где сильный ветер гонял сухие листья, сучья, пыль. К концу ноября на Черной Ганьче всегда так: посвирепствует погода несколько дней, ветер пронесется по окрестным лесам, выворотит с корнем деревья, разметает в поле стога, а затем, будто устав, стихнет на время, и тогда в полном безмолвии повалит снег — мягкий, пушистый. Он укроет землю и прояснит дали, выгонит из лесу разную живность поближе к жилью, где есть чем поживиться, например оголодавшего русака, к курятникам и стожкам сена — рыжую воровку, и, как ни хитра, она оставит на девственной белизне следы мышкования; к рябинам устремятся снегири, дрозды и синицы, птичий клекот и писк долго будет отдаваться в ушах, а в глазах не перестанет рябить от многоцветья птичьего оперения — розовато-коричневых свиристелей, малиновых клестов, красных щуров.
Суров с восхищением смотрел на озеро. Над ним стояли рябины. Еще не тронутые прожорливыми птицами, висели бордовые кисти ягод. Вспомнилось сразу, как много лет назад Вера написала великолепную картину и назвала ее «Рябиновый пир». Это была лучшая ее вещь. Подобного ей больше не удавалось создать, хотя и на юге, и в Карманово она много писала. Суров поймал себя на мысли, что ему до сих пор жаль проданной картины.
Время, однако, не ждало. Пора было возвращаться в отряд.
12
Тимофеев тоже планировал выехать на вторую вместе с начальником штаба. Так же как и Суров, Геннадий Михайлович был в отряде новым человеком — три месяца, можно сказать, в счет не шли, — и ему хотелось сразу убить двух зайцев: и с Суровым познакомиться поближе, и получше организовать там политработу. Перечитав, однако, вечером свой доклад, подготовленный к партийному активу, Геннадий Михайлович изменил решение и поездку отложил, так как доклад получился слишком оптимистическим, успокаивающим.
«Да, отряд, конечно, хороший, — думал Тимофеев, подводя итог своим трехмесячным наблюдениям. — Крепкий боевой коллектив, здоровое политико-моральное состояние. Карпов, надо отдать ему должное, умеет вдохновить людей на работу с полной отдачей, сам трудяга, вникает в самую суть дела, правда, временами груб и излишне упрям». Месяц назад Тимофеев даже громко поговорил с Карповым — тот не включил в список на получение квартиры майора Духарева, старшего офицера отделения подготовки.
— Вы, Геннадий Михайлович, в эти дела не вмешивайтесь, — резко бросил тогда Карпов. — Вы человек новый. Не все знаете. А я отдаю себе отчет в том, что делаю. Ничего с Духаревым не случится, если еще какое-то время поживет в однокомнатной. Другие еще хуже живут.
— По мнению Духарева, вы мстите ему за непослушание: вы неоправданно требовали завысить отряду оценку по огневой.
Карпов вспыхнул.
— Вы сознаете, что вы говорите? Что значит — завысить?! Я просто требовал объективности. Хотел, чтобы и Духарев болел за свою часть. А ему, получается, безразлично — удержит отряд первое место в округе или нет. Речь шла фактически о ерунде: для того, чтобы вторую вытянуть на «отлично», следовало разрешить «перестрелку» трем солдатам. И вся обедня. Духарев должен был разрешить. Но он уперся — не положено.
— Но лишать его за это квартиры…
Карпов хотел резко возразить — это было видно по его потемневшим глазам и сошедшимся над переносицей бровям, — но сдержался и тихо сказал:
— Во-первых, лично я квартиры его не лишаю. Придет время — обязательно получит. А сейчас, выбирая из них двоих, считаю нужным поощрить Золотницкого, а не Духарева. И потому, что Золотницкий для отряда сделал больше, чем Духарев. Во-вторых, Духарев живет под собственной крышей. А Золотницкий вот уже почти год как на частной квартире.