Майор часто кашлял, изредка открывал дверцу, высовывал голову. Суров подумал, что он следит за дорогой.
К ночи подморозило. Снег падал и падал. Выбелило обочины. Справа и слева высился черно-белый лес. Ближе к грейдеру его вырубили, по обе стороны большака темнела здоровенные пни, покрытые неправдоподобно синими в сумерках шапками снега.
Проехали уже больший отрезок пути, а Духарев и слова не вымолвил. Сурову подумалось: зря потащил с собой майора, обошелся бы без него, благо, водитель не новичок. А с хворого какой толк?
Вспомнил утренний разговор с Верой. Она уезжать не хотела, но он настоял на своем и нисколько не сожалел, что отправил ее за сыном. Правда, Вера неожиданно расплакалась, и, сколько он ни расспрашивал ее о причине слез, она ему так и не сказала. Только по пути в аэропорт чуть слышно произнесла:
— Все равно ничего не изменится.
— Что не изменится? — пытался уточнить он.
— Ничего.
В аэропорту молча смотрели друг на друга. Суров с удивлением увидел у наружных уголков Вериных глаз глубокую сеточку морщинок. Даже притронулся к ним пальцем.
— Что смотришь? — Вера уклонилась от его руки. — Что, жена у тебя старая ведьма, да?
Он усмехнулся.
— Нет.
— А кто же?
— Не ангел. И не такая уж старая.
Он пошутил, а у нее губы задрожали от обиды. С тем и улетела.
Машина свернула с большака на проселок, а вскоре уперлась в закрытые ворота в проволочном заборе.
Духарева точно подменили: с необычной легкостью он спрыгнул на дорогу, поправил шапку-ушанку, сдвинул на бок кобуру пистолета. Все это он проделал молниеносно, заученными движениями, и уже на ходу согнал назад под поясом складки.
— Побудьте здесь, товарищ подполковник, — попросил он. — Я наряд вызову. — Перед Суровым вытянулся, откозыряв, бравый, подтянутый офицер.
— Хорошо. Вызывайте.
Духарев быстро пошел мимо ворот и двинулся вдоль забора. В тишине хорошо были слышны его торопливые шаги.
Суров спрыгнул на землю, и под его ногами хрустнул ледок. Свет непогашенных фар выхватил кусок вспаханной полосы по ту сторону ограждения, слегка припорошенный снежком, куст орешника неподалеку от него, тоже в снегу, и стожок сена под большой белой шапкой снега. Дальше, куда не доходил свет автомобильных фар, угадывался уходящий за горизонт лес.
Правее ворот послышались шаги возвращающегося Духарева. Он остановился, не дойдя метров трех до машины, крикнул в темноту, и тотчас раздался частый топот ног, из-за дальнего, не видного со света разлапистого куста показался и замер солдат в полушубке, слепящий луч фары полоснул по нему сбоку, по левой стороне лица, высветлив побелевшую от мороза скулу и блестящий, узкий зрачок.
— До заставы два с половиной километра, — доложил Духарев, когда часовой пропустил их в ворота. — Если хотите, пройдем пешком и проверим наряды правого фланга.
— С удовольствием.
— Тогда я поставлю в известность начальника заставы. — Майор включился в розетку, переговорил со старшим лейтенантом Пестраком, командовавшим этой заставой, сообщил ему, что на участке находится начальник отряда.
— Исполняющий обязанности, — поправил Суров. — Все, Духарев, пусть Пестрак работает по своему плану.
— Работайте по своему плану, — повторил Духарев. Сказал и нырнул в темноту, легко зашагав по дозорной тропе, извивавшейся вдоль журчавшей где-то сбоку речушки.
Идя вслед за ним, постепенно привыкая к темноте, Суров подумал, что Духарев не год и не два прослужил на этой заставе и так изучил участок, что в кромешной тьме ориентировался, как в собственной квартире.
Из доклада старшего лейтенанта Пестрака Суров понял, почему личный состав накрывается поверх одеял шинелями, а единственным местом, где после возвращения с границы можно согреться, является сушилка. Груду старых проржавевших батарей парового отопления еще не увезли, новые же лежали вдоль стен.
В сильно остывшей канцелярии две новых батареи стояли у стены под подоконником, в нише. От одного взгляда на них становилось еще холоднее. Суров с Духаревым чаевничали. Над кружками вился парок. Начальник заставы отправился отдыхать, прапорщик ушел на проверку.
Разгоряченный дорогой и чаем, Суров сидел в накинутой на плечи шинели. Духарев, порозовевший от длительной ходьбы и тоже разгоряченный чаем, решительно сбросил с себя шинель и остался в одной тужурке. Чувствовалось, что он взволнован, хочет, но не решается первым заговорить о чем-то очень важном. Суров решил помочь ему.
— Вы раньше служили на этой заставе? — спросил он.