Сурова швырнуло вперед с такой силой, что с головы слетела шапка-ушанка.
Оба одновременно выбрались из машины. На капоте, распластав крылья, лежала оглушенная сойка. Водитель взял ее, бережно положил себе на ладонь.
— Сослепу она, — словно оправдываясь, сказал он и поднес птицу к уху. — Дышит, товарищ подполковник.
— Хорошо.
Но водитель все повторял:
— Дышит, дышит. Ишь ты — как грохнулась, а дышит. Жива осталась пичуга. — Сойка неожиданно сорвалась с его ладони и улетела в чащу.
На том и кончилось маленькое дорожное происшествие. Выбрались на грейдер, поехали быстрее, без рывков и толчков. Суров перебирал в памяти выезды на заставы, первые встречи с офицерами штаба и границы. Была в этих встречах естественная замкнутость, которая обычно возникает между людьми при первом знакомстве. Но было и еще нечто: какая-то скрытая неприязнь по отношению к любым его начинаниям — будь то приказ выехать на границу, отданный им Евстигнееву, или распоряжение о переброске строительной бригады с «объекта» на заставу. Все его действия многие офицеры словно оценивали по раз и навсегда определенным Карповым меркам: так бы Карпов не поступил; в такой ситуации Карпов этого не заметил бы; здесь бы он не промолчал.
«В отряде у Карпова большой авторитет. Его стиль работы дает хорошие результаты: отряд отличный. Поэтому ко мне такое настороженное отношение. Не у всех, конечно, но у многих. Многие рассуждают примерно так: «Что ему — больше всех надо?» Любое противоречие стилю Карпова, каждый мой поступок, не совпадающий с возможным поведением Карпова, будут трактоваться людьми либо как самоуправство, либо как поведение выскочки, желающего во что бы то ни стало самоутвердиться. Им невдомек, что я всячески хочу помочь Карпову. Это моя святая обязанность. И поучиться у него хочу. К сожалению, не все это понимают. Разве что Тимофеев. Что же мне остается? Есть два пути: либо вести отряд так же, как вел его Карпов, закрывая глаза на то, на что закрывал он, либо поступать, сообразуясь со своими взглядами на те или иные вопросы. Но в этом случае малейший промах — а от них никто не застрахован — будет трактоваться как естественный плод моих усилий. Что же делать?..»
15
Семь дней Павел Андреевич наслаждался санаторным бездельем. На восьмой заскучал. Потянуло в отряд, на границу. Вот если бы самочувствие было получше, обязательно укатил бы, но, как назло, боль внизу живота справа не прекращалась. Правда, и это не остановило бы Павла Андреевича, но вот жене обязательно нужно было подлечиться.
Беспокойство за положение дел в отряде вынудило Павла Андреевича добиться разрешения позвонить туда.
Прошло с полминуты, прежде чем отозвался оперативный дежурный. Это молчание в трубке показалось Павлу Андреевичу непростительно долгим. Отругав как следует дежурного, выяснив обстановку и узнав, что Суров находится уже на второй, Павел Андреевич с трудом сдержал негодование.
— Что, интересно, он там забыл?
— Кто? — не понял дежурный.
Вовремя спохватившись, Павел Андреевич не очень дипломатично перевел разговор на начальника политического отдела.
— Тимофеев где, спрашиваю?
— Был у себя, товарищ полковник.
— Пригласите его к аппарату.
Теперь пришлось ждать по-настоящему долго — минут пять, не меньше, и, когда наконец Геннадий Михайлович, запыхавшись от быстрой ходьбы, взял трубку, Павел Андреевич не знал, что и подумать. Представлялось всякое и, разумеется, худшее, что могло произойти в его отсутствие.
— Слушаю вас, здравия желаю, — произнес Тимофеев. — Что, не отдыхается?
— Здравствуй, — буркнул Павел Андреевич. — Рад бы в рай, да душа болит. Не до отдыха. Как там у вас дела?
— Как положено.
— Это не ответ! Там все в порядке?
— Где?
— У Пестрака.
— Нормально.
— А чего Суров туда укатил? Дел у него, что ли, других нет? Ты ему еще раз от моего имени передай: нечего гастролировать. Я ему поручил разобраться с Мелешко. Он разобрался?
— Насколько мне известно — еще не полностью, — осторожно ответил Тимофеев после паузы.
— Так все же — для какой надобности он выехал к Пестраку? Ты ведь знаешь, почему я беспокоюсь.
Тимофеев конечно же знал, что на участке третьей заставы в довоенное время было немало попыток переброски службой абвера своей агентуры в Советский Союз. С недавних пор обнаружились некоторые свидетельства того, что к бывшей переправе проявляет интерес спецслужба одного государства.
— Не то, что вы думаете, — ответил Тимофеев.