Суров пристально оглядел трех здоровяков, высоких и статных. «Ну, прямо тебе гвардейцы. Наверное, специально подбирали для этой заставы».
Наряд вышел, и Суров второй раз за сегодняшний вечер поймал себя на том, что, сопоставляя две заставы — первую и третью, — их начальников, он отдает предпочтение заставе Пестрака.
Мелешко сразу уловил холодок отчуждения.
— На границу пойдете? — спросил, полуобернувшись к незашторенной схеме участка.
— Планируйте нас обоих. — Суров подошел к схеме. — Меня — на левый фланг, капитана Ястребеня — на правый. Проверим несение службы. Вместе с вами.
— Дежурю сегодня, товарищ подполковник. Капитан Алахвердиев на сборы уехал, прапорщик весь день при строителях, сейчас отдыхает.
— Разве строителей не забрали?
— Вчера утром. Какому-то дурню невтерпеж.
Суров серьезно, без улыбки, заметил:
— Тем дурнем был я.
Мелешко вспыхнул до самых ушей, не знал, как выйти из неловкого положения.
Суров испытывал похожее чувство — над ним продолжало довлеть их совместное прошлое. То, что связывало в течение долгого времени две семьи, невозможно было одним махом вырвать из сердца. Ну что, в самом деле, плохого совершил этот немолодой офицер в звании майора, за четверть века не поднявшийся на очередную ступень? Ему бы по возрасту давно отрядом командовать, да судьба распорядилась по-своему.
Неприятно было на душе у Сурова в эту минуту.
И снова положение спас дежурный, приведя очередной пограничный наряд за получением приказа на охрану границы.
Едва ушел этот наряд вместе с дежурным, не успела закрыться дверь канцелярии, как без стука вошла незнакомая женщина и еще с порога, смеясь, воскликнула:
— Юра!.. Ах ты боже мой!.. Юрочка!..
— Я, конечно. Здравствуйте, Екатерина Егоровна. Тоже рад видеть вас.
Суров с трудом узнал жену Ивана Васильевича, «мадам командиршу», как, неизвестно за какую провинность, Вера окрестила ее. Что сделали годы с Катей Мелешко! Куда исчез иконописный лик с огромными синими, как вода в Круглом, глазами? Лишь следы остались от былой красоты.
— А ты все такой же, — пропела Екатерина Егоровна. — Подтянутый, красивый. Не то, что мы…
— Ну что вы, Екатерина Егоровна!
— Полноте, Юра… И почему ты величаешь меня по имени-отчеству? Может быть, теперь так надо… — Она грустно улыбнулась. — Извините…
— Вы меня извините. — Суров подошел к ней, обнял и расцеловал в обе щеки. — Извините, Катя, что-то я не в своей тарелке. Видно, старею.
— Это мы стареем, Юра. Мы с Иваном. А ты, Юрочка, — можно мне тебя так называть? — И, не дождавшись кивка, продолжила, будто истосковавшись по собеседнику: — Ты еще молод, тебе жить да работать.
— Смотря что под этим подразумевать. Если годы, то не так уж и мало прожито, — ответил Суров серьезно.
— Нам бы твои годы. Уж ни за что на свете не повторила бы я свою жизнь. И ему бы не позволила, Ивану моему. — Она вздохнула. — Пролетели наши годочки, не догнать, не вернуть. Ты поездил, белый свет повидал. А мой прирос к одной заставе. Я не жалуюсь, нет. И знаешь, не корю, хотя, конечно, военный человек должен расти. Иначе он, извини меня, дурак и бездарь. А о моем Иване ни того, ни другого не скажешь. А сидит. На всю жизнь засел. Другое дело — я, учительница младших классов. С этой профессией не зазорно доработать до пенсии. А ведь мог бы Иван каких-то высот достигнуть. Мог бы! — воскликнула она с такой горечью, что Мелешко с беспокойством посмотрел на нее. — А попробуй спроси, почему засиделся, как девка в невестах, и ничего вразумительного не услышишь.
Мелешко поморщился, точно проглотил что-то кислое.
— Оставь этот разговор, Катерина. Какой смысл? Теперь уже выше не прыгну. И Юрию Васильевичу не очень-то интересно это выслушивать. Поздно сокрушаться. Поздно.
Екатерина Егоровна дослушала до конца.
— Будь добр, Иван, не перебивай. — Она обернулась к Сурову. — Тебе слушать не надоело, Юра?
Сурову не надоело ее слушать. Однако стало не по себе от этой запоздалой жалобы. Невольно возвратись мыслями к возложенной на него Карповым миссии, Суров не на шутку смутился — представил, как обидит человека, сделавшего ему в свое время столько добра.
— Поверь, не надоело, — сказал он, чтобы не обидеть Екатерину Егоровну. — Но теперь действительно смысла в таком разговоре нет. Иван Васильевич прав.
— Вот видишь! — Иван Васильевич даже обрадовался поддержке.
— Ивану — поздно, тебе — в самый раз. Ты же знаешь Ванину натуру: носом будет землю пахать, но застава окажется в передовых. Если человек не кривит душой, от работы и ответственности не отлынивает, люди всегда воздают ему по достоинству. Должны, во всяком случае, воздавать. И Иван ходил в передовых и знаменитых.