— Спрашивается, что он там так долго делает?
Гастон вошел в цирк, удивляясь собственной храбрости и шатаясь, как пьяная курица — курам дают пропитанные вином кусочки хлеба, потом мелом чертят круг, и те не смеют из него выйти, пока на террасах в первые дни мая идет пир горой: винодел рассчитался, прекрасный выдался год! Она тоже там, в последний раз, кутает плечи в черную шерстяную шаль, лебеди берут разгон, вытягивают шеи и, хрипло крича, гонятся друг за другом по волнам, словно белые кони. Гастон увидел отражение девушки в зеркале и обомлел. Никто так никогда и не узнал, как он осмелился подойти к ней, к ней такой, в дурацком пальто, с покрасневшими от холода коленками, длинными, ниже плеч, волосами и маленькими беззащитными руками. Оба Бородача спали, повесив головы на грудь, калорифер погас, тетя Урсула положила челюсть в стакан с голубой водой и поджала деревянные ноги к сморщенной заднице. Она, бродячая акробатка, жила в убогой комнате над булочной.
— Явился! Вот и наш Гастон! Гюстав, проснитесь, черт возьми! Как? он не поднялся к себе? не лег спать? Безобразие! что ему нужно?
— У меня иногда возникает мысль, что, если бы мы и дальше были его опекунами… нелегально… Достаточно всего лишь… Тихо, он идет.
Он лавировал между кадушками с пальмами: садитесь, Гастон, вы наверняка замерзли. Что? Хотите обсудить вашу жизнь? к чему начинать с незапамятных времен? Бородач постучал по столу золотым карандашиком. Смотрите-ка, он говорит, о! о! и не теряет нить, однако, мы, похоже, недооценили нашего братца. О чем он, господи, о чем он? Боже милосердный! Что? танцовщица? он собрался жениться на танцовщице? Он окончательно спятил. Сколько раз я уже задавался вопросом: правильно ли мы себя ведем? Нет, мы недостаточно о нем заботимся: нам следовало его изолировать, он серьезно болен, но что бы на это сказала наша бедная матушка? Он же был ее любимчиком. Нельзя ни в коем случае терять нить разговора, надо брать пример с рыб в озере, они не вертят головой ни вправо, ни влево, не смотрят вверх на Большую медведицу, которая там в небе считает себя центром мира… так, не сметь отвлекаться на рыб и звезды, думать только о дурацком пальто, о крепких коленях, о мускулистых ногах, покрасневших от холода. Ладно, слушаем дальше его бред: вот он сидит в балагане, мне кажется, я его прямо вижу: руки сложил на трости, у которой вечно отлетает набалдашник, и он бы давно его потерял, если бы нас не было рядом, жаль, что у него нет бороды, как у нас, правда, Гюстав, гормонов ему не хватает, хотя уши вот шерстью заросли. Ну, ну: Гастон Будивилль сидит воскресным вечером на представлении, зажатый со всех сторон нищебродами. Господи, о чем он? Рта не закрывает, наш дорогой маленький братец, рассказывает, что танцовщица произвела на него неизгладимое впечатление, засек объект, как говорят военные, кстати, хоть бы Эрнестина не забыла достать и проветрить мою военную форму, из-за этих огромных лип у нас в парке расплодилась моль, но, черт побери, что он городит? похоже, в конце представления наш дорогой братец проскользнул за кулисы, потеряв по дороге шляпу и золотой набалдашник трости. О! господи боже, он познакомился с танцовщицей?! о! зачем мы отпустили его одного?! да еще и в канун Нового года. Со всеми этими ряжеными. Голос у нее низкий, коричневое пальто не по размеру и с дырявой подкладкой, волосы длинные, ниже плеч, он проводил танцовщицу до порога убогой нетопленой комнаты — зачем топить, тепло идет от булочной внизу, объяснила хозяйка — ноги у нее замерзли в серебряных туфельках, промокших от снежной каши — серебряные туфельки! не то что у Валери ботинки box-calf на плоской подошве!
— Гастон! Гастон! Ты бредишь! Очнись! Гюстав, на помощь, хватит храпеть в кресле.
Нет, Гастон, не говори, что ты хочешь на ней жениться, подумай о Валери, с которой ты практически помолвлен…
— Помолвлен? Нет, Годфруа, вы же отлично знаете, что Гастон… вы меня все время будите, черт побери. Гастон собрался жениться? на Валери? Это смешно.
— Нет, не на Валери. На танцовщице.
— Ну, разумеется, Валери танцует. Помните? Она какое-то время брала уроки танцев и вальсировала на семейных праздниках, впрочем, мне никогда не нравилось. С ее длинным носом и большими ступнями…
— Если бы вы прекратили зевать, Гюстав, я бы вам объяснил. Представьте себе, мой дорогой, что Гастон, вот он, собственной персоной — смотри, она! любимая моя, она живет в моем доме и выходит иногда по ночам из стены, черная шерстяная шаль цепляется за деревянные панели… о! опять она растворяется в воздухе, о, Боже! — наш милый братец хочет жениться на акробатке, на бродячей артистке из какого-то жалкого цирка.