– Приветик! – просто сказала девушка Журбаеву. – Это с рынка? – обратилась она уже к громиле.
Тот молча и почтительно кивнул.
– Иди, Толя, мы уж сами! – Девушка захлопнула за амбалом двери и снова открыто, приветливо улыбнулась Журбаеву. Похоже, ей «фраерок» пришёлся по душе. – Ты испугался, что ли? – Она рассеялась, играя ямочками на щеках, бусами, серьгами и браслетами. – Ну его – любит на себя напускать! Шестерня он, понял? Просто в парадном торчит, а форсу!.. Ну, это всегда так. Чем ниже должность, тем больше претензий. Тебя как звать?
– Альфред.
– А меня – Татьяна.
– А по батюшке? – осторожно спросил Журбаев.
– Вениаминовна. Да ты что, рано мне по батюшке – на девятнадцатом году жизни! Муж пока занят, так что подожди немного.
– Он мне назначил на шесть. Сейчас три минуты седьмого. Я прибыл вовремя, как договаривались. – Журбаев испугался, что ему поставят в вину слишком ранний визит.
– Я его потороплю. Заговорился, наверное, – сказала Татьяна.
Но в это время из-за ближайшей двери послышались звуки, происхождение которых Журбаев сначала не понял. Татьяна же, извинившись, опрометью бросилась в комнату. Оттуда она вскоре вернулась, но уже с маленьким розовым свёртком на руках. Свёрток пищал и шевелился – это оказалась та самая дочка.
– Вот, зараза! Я думала, она, наконец, заснула…
Ребёнок плакал тоненько, жалобно, несильно. Но и замолкать не собирался, сколько мать его ни укачивала.
– Только перестала орать, и снова… Горе моё!
– Хорошая у вас девочка, – решил польстить хозяйке Альфред.
– Да уж! Я из-за неё уже на ходу сплю, – проворчала Татьяна.
Но всё же она нежно коснулась губами лобика в синих жилках, прижала дочку к себе. У младенца были прозрачные голубые глаза, крохотный носишко и реденькие льняные волосёнки на макушке.
– Малышка совсем… – Альфред невольно улыбнулся. У него ещё не было своих детей. – Сколько ей?
– Она седьмого июля родилась. Второй месяц. Долго реветь будешь? Плешь уже проела! – Татьяна хотела прямо с ребёнком идти к Стеличеку в кабинет, но Дмитрий вышел сам. Рядом с ним тащился пожилой зэк, у которого не была зататуирована разве что физиономия.
Только сейчас Журбаев разглядел огромную роскошную прихожую с высоченными лепными потолками, гардеробом красного дерева, зеркалом в позолоченной раме. У стены Альфред увидел бархатный красный диванчик с кистями. Дубовый паркет на полу, как положено, поскрипывал при каждом шаге. На фоне всего этого антикварного великолепия современный телефон выглядел бедно, тускло.
– О, Альфред! – воскликнул Стеличек, протягивая руку. – Я заставил тебя ждать? Извини – срочные дела навалились. Весь день в запарке.
– Да что вы, Дмитрий Янович, я всё понимаю, – поспешил продемонстрировать лояльность и покорность Журбаев.
Пожимая высочайшую длань, он невольно вытянулся по стойке «смирно», хотя годами был даже старше Стеличека. Инопланетянин сейчас был в тельняшке, флотских клёшах, и на его левом запястью блестела массивная золотая цепь.
– Тань, твоя мать собиралась сегодня прийти? – Дмитрий взял у жены ребёнка и стал покачивать его на руках.
– Она сегодня не может. Хотела, чтобы я к ней…
– Вот и отлично!
Стеличек кивнул Журбаеву, чтобы тот прошёл в кабинет. Потом он сказал несколько слов переминающемуся с ноги на ногу зэку и закрыл за ним дверь.
– Бери Боженку и поезжай. Петя тебя отвезёт.
– Да и сама могла бы… – возразила Татьяна. – Зачем его зря гонять?
– Так безопаснее, – мягко, но настойчиво произнёс Стеличек. – Переночуй там. И, если получится, поживи ещё два дня. Ребёнку будет спокойнее на другой квартире. Анастасии Дмитриевне от меня пламенный привет. Передашь?
– Конечно, Митя. – Татьяна поняла, что от неё просто хотят избавиться.
– Ну и всё. Позвони вечером, скажи, как там Боженка. Пока! – Он поцеловал жену и ушёл в кабинет.
Стеличек и Журбаев оказались в комнате с двумя выпуклыми окнами, выходящими на шумную Гороховую улицу. Альфреду раньше только по телевизору доводилось видеть музеи-квартиры знаменитостей, а теперь ему посчастливилось попасть в одну из них.
Именно такое впечатление и производила эта огромная комната с кабинетным роялем, бюро, гарнитуром из ореха, хрустальной люстрой и широким персидским ковром, по которому нельзя было ходить в уличной обуви. На стенах висели портреты – седой дамы в чёрной шёлковой блузе с высоким воротом и бриллиантовой брошкой, а также – генерала царской армии.