– Дом довести до ума… Весомый аргумент! – уже вслух возмущался Сергей Григорьевич, – Три этажа со всеми удобствами – это не по уму, что вы! Двоим бы поместиться! Какие дети?.. Время другое… Какая откровенная глупость! Какой вздор!..
Другое… Конечно, другое. Всё другое… Как поспеть за всеми этими изменениями?..
Сергей Григорьевич соглашался с собственными рассуждениями и кивал головой в знак одобрения. Отчетливыми картинками стала прокручиваться в памяти будничность его деревенского детства, изменчивость периодов… Тогда не столь катастрофичными казались игры времени и обстоятельств, но чувство вовлеченности в эти игры сопровождало на всем пути.
Прохор Алексеевич был уважаемым целителем не только в своей деревне, но и средь соседних. Лечил заговорами, непременно с Божьей помощью. И все доверяли Прохору… Ещё бы: три класса окончил и даже получил Царскую грамоту! Правда не стоит забывать, что три класса школы при царе давали знаний куда больше современных трёх классов: арифметические задачки со степенями дед Прохор решал в уме за считанные секунды.
И только лопоухий внук Сережка не признавал дедово призвание, то и дело подтрунивая над стариком. Придут к Прохору с каким недугом местные – внук тут же под стол спрячется и ждет, пока дед начнет шептать – заговаривать. Сережка сидел, затаившись, ожидая упоминания одного единственного слова. А дождавшись, выкрикивал из-за стола глупую рифму:
– Бог, каб ты… – и давай деру.
– Ах ты, негодник! Вот я тебе сейчас!.. – оставшись с внуком наедине, не скрывал гнева дед Прохор. – Где мой дзяркач (веник из прутьев)!
А Сережке только того и надо было – с дедом «повоевать»: бежит, косолапые ноги заплетаются, а Прохор Алексеевич – за ним. Тогда Сережка закрывает и двумя руками держит дверь калитки, а дед, чтобы хоть как-то достать до зловредного внука, бросает через калитку дзяркач. Сережка тут же перебрасывает колючий веник обратно, и брызги озорного смеха будоражат всю округу.
– Что там твориться? – спросит кто-то из соседей.
– А это Прохорка с дедом воюют.
Да, в деревне Сережу звали Прохоркой из-за очевидного сходства с дедом: острый нос, скулы, заостренные уши, сдержанная мимика.
Прохорка знал, что после таких игр возвращаться можно только к вечеру, когда дед успокоится. Но разве это беда – кругом столько всего занятного!..
Мать Прохорки – Надежда, – работала поваром в столовой. Прохорка любил забегать к маме после уроков «на хрущики» (так называли в деревне хворост). Приносила Надежда с работы коржики, которые Прохорка резал на маленькие кусочки, чтобы продлить удовольствие.
Отец работал водителем. Редко разговаривал, редко улыбался. Включит радио, ловит какие-то запрещенные каналы и что-то сам себе приговаривает. Сергей Григорьевич только в преклонном возрасте задумался, как мало он знал об отце, и как бы хотелось просто поговорить с ним за жизнь.
До третьего класса Прохорка жил в старой хате, что на самом краю села. Он был хозяином и знал здесь всё. Десять яблонь, шесть груш – саморощенный сад, в котором так хорошо было уединиться и почитать что-нибудь о рыцарях. По одну сторону дома – двор, по другую – хлева. А ещё погреб – потайное место для игр. В погребе, помимо картофеля, хранилась квашеная капуста в бочках и моченые яблоки. Хата сосновая, пол некрашен…
В хате – длинный стол на козлах, у стены – деревянные широкие лавки, сходившиеся к красному углу, а с другой стороны стола – услон (переносная лавка из толстой доски) В красном углу – икона. А на столе всегда был хлеб…
Печь глиняная… Курная печь без трубы, без дымохода. Некогда Прохорка с дедом проделали в потолке дыру и закрывали её мешковиной (чтобы не открывать дверь) – тепло не уходило.
А в подпечке зимой держали кур. У печи – кочерга, ухват, чепела (ухват для сковороды). Было две комнаты: в одной – дед Прохор и баба Роза, а в другой – меньшие: Прохорка, старшая сестра Иринка, Валюша в люльке, да мать с отцом. Места хватало всем. Один домишко и семь «Я».
Прохорка застал ещё времена, когда жилось очень непросто. Отправлялся он на поле за первым щавелем или крапивой, чтобы мать могла сварить хоть какой-то суп. Потом, конечно, стало проще… Держали кур, гусей, лошадь и, конечно, – корову. Без молока трудно представить деревенский стол. Били масло, варили сыр и творог.
Ещё Прохорка знал, что нет достатка в семье, ежели нет кабана. Дед рассказывал, что раньше, ещё при царе, кабанов держали с десяток (вообще, дед вспоминал царский режим с почтительной ностальгией). В своем хлеву Прохорка больше четырех «пятаков» не видывал. Откармливать начинали летом (незабываем запах мятого картофеля вперемешку с зелениной или молочной сывороткой). Прохорке нравилось наблюдать, как стремительно набирают вес визгливые приятели. Ну, а в ноябре – известное дело – убой. Сестры закрывали уши и глаза, чтобы не видеть, не слышать всей трагичности сего мероприятия, что забавляло Прохорку и придавало дополнительной смелости. Пока мужики занимались осмолкой, мать жарила свеженину. Сколько скворчала чугунная сковорода, столько скворчали сестры, мол ни за что не вкусят от ставшего жертвой. Но когда все собирались к столу, когда стучали вилки и звучали возгласы: «С блинцом возьми!» – маленькие леди забывали о своих недавних клятвах и робко тянули со сковороды кусочек за кусочком. В деревне было так заведено: если кто забивал кабана – делился с соседями свежениной. Мать делала колбасы, солила сало и здор (жир) в деревянных ящиках, подвешивала сушиться каубух (белорусская сыровяленая свинина).