Однако мужчина подавил в себе эту нелепую ненависть. Ладно. В конце концов, Виллем сам являлся тем, кто сделал Дариэля таким. Пусть радуется тому, на что сейчас способен. Пока может.
— Спасибо, — буркнул Виллем, когда волшебный щит исчез.
— Да не за что, это ведь ты первый ринулся нас спасать.
— Не вас, а свой план.
— Да, точно. Забыл, прости. Свой грандиозный план по уничтожению человечества. Высшее злодейство ради того, чтобы было.
В следующую секунду Мириэла рухнула на колени перед признанным ею повелителем, и, кажется, стала бормотать молитву Темнейшему. Ее лицо напоминало застывшую маску, а длинные тёмные волосы разметались в разные стороны, ниспадая на лицо. Она молила о прощении, о помиловании, шептала, что теперь, когда господин явил свой лик, она будет служить верой и правдой до тех пор, пока господин считает нужным. Отчасти это было даже трогательно, если забыть о том, что парой минут ранее жрица подумывала прикончить на месте всех просто забавы ради. Поиграться, словно с добычей и испепелить на месте. Стоило ли говорить, насколько теперь забавным выглядит это показное преклонение колен? Забавным, странным, неуклюжим и полностью ненормальным. Но кто из собравшихся здесь сегодня людей мог назвать себя нормальным? Возможно, капитан, который всё ещё просто стоял и смотрел на всё с дёргающимся уже от нервного возбуждения глазом. Хотя сейчас и он сам был слишком не уверен в своей нормальности. Или, может, Аарон, непривычно долго молчавший, мог назваться нормальным? Может, и мог бы, но лицо у него было слишком уж перекошено ужасом и подозрением.
Виллем вряд ли мог сейчас что-то сделать. Когда страсти поутихли, Дариэль отказался выслушивать безумную женщину и сказал ей, что если она хочет ему служить, то, конечно, это её право, но ни обучаться тёмным искусствам, ни повелевать культом, ни делать что-либо ещё он не намерен. Потом парень вновь спросил старого капитана, выделит ли он их компании каюту, чтобы они могли переплыть на западный материк. Капитан лишь обречённо кивнул.
Вскоре они отплыли.
Глава 14
Мерно плывущий по воде корабль с гордым названием «Небо над Аустерией» навевал какие-то смутные, расфокусированные мысли о том, насколько незначителен был отдельно взятый человек на этой огромной земле. Или не так. Или этот отдельно взятый человек был крохотной частичкой вечности, в которую он заключил себя. Или эта частичка вечности и была им самим? На самом деле этот вопрос не имел смысла. В любом случае никакого другого смысла во всем происходящем и не было. Смысл был вообще понятием своенравным и в последнее время слишком стремительно ускользающим восвояси. Аарон понемногу приходил к мысли о том, что чем больше он пытается анализировать окружающую его действительность, тем больше он перестаёт понимать, что вообще за безумие с ними всеми происходит.
Вчера они вдвоём с Виллемом пили чай и обсуждали "Теорию Хаоса". Виллему нравилось это словосочетание, он поделился с тем, как они с коллегой придумали название для книги, которое и Аарону тоже понравилось, хоть он никогда прежде не задумывался над тем, что название научного труда имело какую-либо ценность. Раньше он считал, что важно лишь содержание, информация, знание, которое можно было подчерпнуть. Сейчас решил, что обозвать книгу правильно тоже стоит немалых трудов. Также спросил, как часто бывает у учёных сложность в оформлении своих мыслей в слова. Надеялся получить какой-то совет от человека, которого признал умным (по крайней мере, не глупее себя, ведь раньше он таких не видел). Быстро разочаровался в ответе, когда Виллем признался, что и названием, и редакцией, и вообще приведением труда в прилежный вид занимался Исая. Что ж, было бы интересно поговорить, конечно, с ним самим. Как жаль, что Виллем его убил.
По правде говоря, Аарон вообще не любил беседы с малознакомыми людьми. Как и полагалось гению, он был слишком неуклюж во всём, что касалось обычного общения, где не требовалось ежесекундно демонстрировать своё превосходство над остальными. К тому же, беседовать с величайшим, как выяснилось, умом Кельитаса, чьи исследования и открытия до сих пор опережали общее развитие мира, на равных было для простого воспитанника деревенской церквушки довольно тяжело. Хоть Виллем и подмечал про себя невероятно острый ум паренька, тому всё же не хватало ни знаний, ни опыта. "Ему бы образование получить, — думалось мужчине, — и вполне себе мог бы продолжить мои исследования, если будет желание." Он всегда уважал в первую очередь в человеке гибкость мышления и стремление к познанию. Всё остальное можно было наверстать.