Костю, — своего друга детства, теперь, конечно, такого же пожилого, как я, не застал. Он лежал в ярославской больнице.
Впечатления от этого посещения Рыбниц вылились в рассказ «Засвеченная пленка». Я не говорил с Костей о его жизни, но не так уж трудно было представить ее мне, прожившему более пятидесяти лет, да еще если рассказ выстроен на контрасте с благополучным гостем, каким явился я. Причем, что любопытно, повстречай я Костю, вполне возможно, рассказа «Засвеченная пленка» и не появилось бы.
Выдумать характер, не отталкиваясь от живого человека, трудно. Но и списывать с живого, да еще близкого человека, нелегко. Во-первых, потому что, если даже и точно спишешь, то таковым себя «живой человек» не считает. (Я уж не говорю о том, что покажешь его отрицательные черты. Тут беда!) Кроме того, он недоволен еще и тем, почему это именно его вывел писатель. Что, больше не было других, что ли? Поэтому я всегда чувствую себя связанно, когда беру персонаж с натуры. Хотя, если вдуматься, то чего же ему обижаться? Ведь это единственный случай, когда он может остаться на какое-то время после своей смерти в сознании живых. По крайней мере, прообразу «деда Щукаря» обеспечено бессмертие.
Рыбницы многое оставили в памяти. И то, как бегал за три километра в школу, на кукурузо-паточный завод «Красный профинтерн», и как в Рыбницах праздновали «Третий спас» осенью, и дрались кольями, сначала у себя в селе, а потом на третий день с селом Бор (это тоже вошло в «Ненужную славу»), и как я там прочитал «Детство Темы» и «Гимназисты» Гарина-Михайловского, и это там я увидел на песчаной отмели утопленника в больших охотничьих сапогах, которого вытащили неводом рыбаки. Там я стал «левым форвардом» в нашей рыбницкой команде, и там от удара у меня выскочил из сустава большой палец, — играли мы босиком. И там познакомился с Сережей Титовым, способным пареньком, художником, и сам стал было рисовать. Многое осело в памяти, но лежит на ее дне, как мертвый капитал. Впрочем, почему же, — все это действовало на воображение, помогало ему развиваться. Ничто для писателя не бывает бесполезным.
Я не знаю ни одной профессии, кроме писательской, — а обладаю добрым десятком, — которая была бы такой же напряженной. У писателя не бывает выходных, отпусков, праздников. Конечно, он может сесть за праздничный стол, может и танцевать, и петь, если уж так ему захочется, но он все равно не освободится от своей заботы. Не бывает вот так, чтобы посидел за письменным столом положенное время, потом отключился, вышел к людям веселый и довольный тем, что хорошо поработал. Нет, такого состояния не бывает, даже если и написал хороший кусок, — впереди еще невыполненная работа, и нет никакой уверенности, что она будет сделана хорошо, а коли так, то нет покоя, а есть сомнение в своих силах, которое тревожит и дает любой повод для раздражения. И так до тех пор, пока не окончишь. Но только стоит закончить эту книгу, или рассказ, или повесть, как уже начинает тревожить бездеятельность, — время идет, а новая книга всего-то лишь в замысле. И настроение опять худое. Но оно может быть плохим и когда книга не пишется, чего-то не идет. И те, кто мало знает мир писателей, вполне могут подумать, какие у них противоречивые, если не скверные характеры. Слава богу, об этом знают только самые близкие.
Как самую золотую пору своей жизни, вспоминаю то время, когда не писал и тем более когда еще не был профессиональным писателем.
К той золотой поре относится и лето, проведенное у бабушки в городке Любиме, где я родился, где родилась моя мать. Она привезла меня и брата из Рыбниц и уехала к отцу в Ленинград.
Нас поселили в горнице, наверху. Спали мы сколько хотели, ели вволю и носились по полю, играя в футбол, купались в узенькой речке Уче, запускали змея, а в ненастные дни сражались на кухне в домино. Через дом от нас жили три брата Субботкины — Александр, Володя и Сергей, которого звали сокращенно — «Гунька». Он был без ноги, маленьким попал под поезд, но как он носился, сунув культю на костыль, как ловко бил по тряпичному мячу, забивая его в ворота! Мы дружили с ним. Я же особенно сблизился с Володей, смугловатым мальчуганом, моим ровесником. Потом через много лет будет с ним встреча, и я расскажу об этом позже. Тогда же мы так сдружились, что ни на шаг друг от друга.
Однажды он прибежал к нам.
— Идемте в поле, кресты покажу!
Мы побежали за ним. Неподалеку от дороги, на ровном месте были вырезаны в дерне большие кресты. Мы робко глядели на них.