— Тем более не имеете права пить. Я сегодня продолжаю борьбу с кулачеством, а вы... Вы мешаете мне! — Андрей резко повернулся и ушел.
— Вот пассажир проклятый, — недоуменно, с обидой сказал отец и в последующем, когда приходил домой выпивши, а он все же выпивал, то старался так незаметно проскользнуть по кухне в нашу комнату, что даже черные тараканы не слышали.
Весной двадцать восьмого года Андрей Филиппов был убит неподалеку от Дудергофа. Его привезли в Ленинград. Хоронили торжественно, с почестями.
Вечером отец, подвыпив, горестно сокрушался:
— Настоящий был партиец! Большой человек вышел бы из него...
Сестра Андрея, Рая, худосочная, большеглазая девица, жила как-то незаметно. «Жюжас!» — любила она говорить.
Вскоре после смерти сына Филипповы уехали на другую квартиру. Это нам позволило занять одну из их комнат. В другую въехала молодая женщина, работница какой-то фабрики, Шура. Иногда, когда родителей не было дома, мы с братом забиралисъ к ней в комнату и начинали там возню. Возвращались к себе возбужденные, красные, усаживались за учебники, но долго не могли понять, о чем там речь.
За годы наших странствий Ленинград стал богаче, фасады домов были покрашены. На витринах лежали окорока, колбасы, перетянутые шпагатом, на свету сверкали бутылки с разными винами, из «рога изобилия» сыпались на подоконник конфеты (тогда писали «конфекты»). Уже не было мальчишек, кричавших: «Красссная вечерняя газета!», теперь газеты продавались в киосках. Больше появилось трамваев. Комсомольцев можно было сразу отличить — они были одеты в юнгштурмовские костюмы, перехваченные в поясе кожаным ремнем, с портупеей. Больше стало порядка.
До встречи с Бушуевым жизнь артистов представлялась мне какой-то сказочной: думалось, что живут они в прекрасном волшебном мире и всегда нарядно одеты. Узнав же поближе Бушуева, понял, что жизнь не всех артистов балует. Есть у нее свои любимчики, есть и пасынки. Судя по тому, как жил Серафим Павлович, он не принадлежал к числу ее любимчиков. И тем надменнее, даже величественнее была его поступь, когда он выходил к освещенной рампе, тем холоднее был его взгляд. Нетерпимо высокомерен был он и дома. Отцу — чуть приметный кивок, матери — снисходительная улыбка.
«Павлин бесхвостый» — тут же прозвала его мать. Она была меткой на прозвища. «Вытяжным пластырем» прозвала одного знакомого за его медлительную речь. «Тихой беседой» — женщину за ее негромкий, всегда спокойный голос. Ну, а Бушуева — «Павлин бесхвостый».
— Ну это ты зря, мать, — не соглашался отец. — Скрипач! — подымал отец палец, как только Бушуев начинал репетировать свою «Восточную мелодию», и еще уважительнее произносил: — Артист!
С получением второй комнаты жизнь стала более упорядоченной. В одной — родители, в другой мы с братом. Мать была довольна. Отец работал заведующим отделом в только что открытом Доме Ленинградской торговли. Мы с братом учились. Правда, не все ладно у нас вышло со школой. В Рыбницах, как и в Крестцах, не преподавали немецкий язык, и брат из-за этого вместо девятого сел в седьмой класс, а я опять в шестой. Мало того, надо бьпо срочно догонять своих одноклассников, и мне пришлось ходить к учительнице, — она преподавала в нашем классе, — и платить рубль за урок.
«Я уверена, что ты через пятнадцать уроков догонишь своих товарищей», — сказала она. И верно, не прошло и двух занятий, как в классном журнале против моей фамилии появилась тройка, хотя писать по-немецки я еще не умел. После этого я решил, что мне достаточно только ходить на дополнительные занятия, платить за каждый урок по рублю и совершенно не заниматься дома. Через шесть уроков, получая то тройку, то четверку, я сказал матери, что больше мне ходить «к немке» не надо, что отметки у меня в порядке и нечего зря расходоваться, чему мать была рада, так как жили мы, как говорится, на пределе.
Шел апрель. Вовсю текло с крыш. Теплый ветер носился по улицам и переулкам. Со дня на день должна была вскрыться Нева. В классе не сиделось, тянуло на улицу, хотелось куда-то идти, смотреть в синее небо, глядеть, как набухают почки на старых школьных тополях, подставлять лицо навстречу легкому ветру. И вот в такую-то чудесную пору учительница по русскому языку дала нам задание написать сочинение на тему: «Идет, гудет весенний шум».
Я долго сидел, не зная, с чего начать, но вспомнил весну на Волге, ее обильные разливы в половодье, крошево льда, катанье по улице в лодках, вспомнил возбужденные крики грачей, пересвисты скворцов, и перо понеслось с такой быстротой, что я написал всех раньше и вышел из класса.