Но главное, Катя, я чувствую, я уверена: то, что постигло несколько лет назад твою профессию, – разгон и уничтожение, то, что происходит в моей профессии, Кирилл тому пример, то же самое ждет врачей и благотворителей. Мы видим тому доказательства. Благотворительному сектору придется попасть в те же самые жернова, когда нелояльных вышвырнут и оболгут, а лояльные окажутся профнепригодны.
ГОРДЕЕВА: Ты этого боишься?
ХАМАТОВА: Я боюсь зыбкости нашего положения, и значит, всего того, что мы делаем. Мне страшно, что дело, на которое положено столько сил, можно перечеркнуть за одну секунду: например, объявить меня на всю страну вором, сказать, что я украла деньги у государства или у больных детей. И никто ни в чем же не будет разбираться: ни те восемьдесят процентов населения, которые смотрят телевизор, ни те двадцать процентов, которые как бы представляют либеральную общественность. Просто в одну секунду моя репутация перечеркнется. От этого никто не застрахован. Ни я, ни Нюта Федермессер, ни ты. Это не будет связано с нашими конкретными поступками – мы просто окажемся в точке пересечения чьих-то интересов.
Меня умилило одно высказывание Ксении Собчак. Когда она брала у меня нашумевшее интервью на телеканале “Дождь”, она как-то впроброс заметила: “Чего вы-то, Чулпан, боитесь. Ну неужели вы думаете, что за вас миллионы человек не выйдут на площадь?” Вот я точно знаю – не выйдут. Все радостно потрут руки и скажут: “А! Я так и думал”.
ГОРДЕЕВА: Я за тебя выйду.
ХАМАТОВА: Ты выйдешь. И еще человек двадцать. Как мы за Кирилла выходим. В этом я как раз не сомневаюсь. И я за тебя выйду, и за Нюту Федермессер выйду.
ГОРДЕЕВА: Юрий Борисович Норштейн придет.
ХАМАТОВА: Будешь стоять вдвоем с Юрием Борисовичем. Черт, мы опять уперлись в политику.
ГОРДЕЕВА: Да, когда мы повзрослели, оказалось, что всё так или иначе упирается в политику. Не бывает оторванного от общей ситуации идеального мира, который ты исправил, а всё остальное может как-нибудь существовать, не задевая тебя, не делая больно и не мешая.
ХАМАТОВА: Любая мечта, упираясь в реальность, или оказывается стесанной до полной неузнаваемости, или вступает с реальностью во взаимодействие.
Глава 25. Ближе к власти
Я убедилась в том, какое огромное впечатление производят на бо́льшую часть населения нашей страны имена и некая, пусть даже умозрительная, связь с высоким руководством, осенью 2009 года. В моей первой московской квартире, в только что построенном доме, никак не могли подключить горячую воду. Было уже холодно, а девочки были еще совсем маленькие, без горячей воды становилось невмоготу. Я то и дело ходила в ЖЭК, требуя подключить воду. Когда я в очередной раз сидела в столь важном для моей судьбы кабинете, мне позвонил Владимир Владимирович Вавилов, учредитель казанского фонда Анжелы Вавиловой, замечательный человек, наш большой друг. Честно говоря, я уже не помню, о чем шла речь. Но я несколько раз повторила: “Да, Владимир Владимирович. Слушаю вас. Поняла. Да, конечно, вопрос уже решается. Хорошо, Владимир Владимирович, я перезвоню”. Женщина в ЖЭКе, прежде бывшая со мной строга и холодна, как полагается на ее высокой должности, вдруг обмякла, сказала: “Ну что вы так волнуетесь, мы сейчас всё исправим. Всё будет хорошо. Извините, пожалуйста, что вам пришлось сюда приходить, идите домой!” Я пришла домой, вода была включена. Эта ничего не значащая история многое в нашей жизни объясняет. ЧУЛПАН ХАМАТОВА
ГОРДЕЕВА: Как ты поняла, что без сотрудничества с властью фонду далеко не уехать?
ХАМАТОВА: Довольно долго, если честно, я, всё еще ощущая себя представителем либерально-демократического крыла нашей интеллигенции, брезгливо отмахивалась от общения с властью.
ГОРДЕЕВА: А власть?
ХАМАТОВА: А власть медленно, но неумолимо приближалась.
ГОРДЕЕВА: В чем это выражалось?