ХАМАТОВА: Например, в один прекрасный день мне позвонила какая-то женщина из Кремля и сказала, что планируется встреча президента – им тогда был Медведев – с благотворительными фондами со всей страны, на которой представители фондов должны рассказать о своих проблемах. Встреча эта, по задумке администрации президента, будет происходить в Питере. Я на это говорю: “Знаете что? Я согласна всё бросить и лететь в Питер, только если это будет и в самом деле деловое, а не для галочки собрание, где мы действительно будем обсуждать проблемы, важные для всех фондов, законопроектные изменения. И я хочу подобрать команду таких фондов и иметь возможность на это влиять”. Она, немного оторопев, отвечает: “Да, конечно. Конечно, пожалуйста”.
Я радостно начинаю перечислять, кого нужно пригласить: это люди из тех фондов, с которыми мы близко общаемся, в которых уверены и с которыми смотрим в одну сторону, – Нюта Федермессер, фонд “Вера”, Лена Смирнова, фонд “Созидание”, Володя Смирнов со своим фондом… Тут женщина перебивает: “Но нужна не только Москва, а вся Россия. Кого вы посоветуете из провинции? Нам обязательно нужна провинция”. Естественно, я советую AdVita, питерский фонд, и фонд Анжелы Вавиловой из Казани, основатель которого, Володя (как раз Владимир Владимирович) Вавилов вызывал, вызывает и, надеюсь, будет вызывать у меня бесконечное восхищение. Но этим мой список провинциальных фондов и ограничивается. Про остальные фонды я не могу с уверенностью сказать, что их представители пытаются мыслить стратегически: не только знают, что велосипед есть, колеса накачаны, цепь смазана, но и понимают, что теперь надо научиться ездить на нем, переключать скорости, освоить по-настоящему. Для этого нам, в частности, надо изменить закон “О благотворительности”. “В этом изменении заинтересована вся благотворительность в стране, вся страна”, – думаю я.
Женщине из администрации президента даю телефонные номера всех, кого перечислила, им звонят, всё объясняют. Все собирают чемоданы в уверенности, что вскоре чартерный рейс повезет их в город Санкт-Петербург. Там нас с утра покормят и поведут на встречу с президентом.
Но вечером перед вылетом “наши” вдруг начинают мне звонить с некоторым, скажем так, недоумением: “Слушай, мы готовы, но никто не звонил и не сказал, когда, как и где встречаемся. Во сколько самолет и из какого хоть аэропорта?” Я начинаю названивать людям, которые меня пригласили.
ГОРДЕЕВА: Тетенькам из Кремля?
ХАМАТОВА: Да. Дозваниваюсь не сразу, но наконец слышу: “…в связи с некой экстремальной критической ситуацией список фондов, участвующих во встрече, претерпел изменения. Мы поняли, что из-за отсутствия провинциальных фондов президент не сможет увидеть целостную картину благотворительности в нашей стране…” Я понимаю, что условие, на которое я соглашалась, аннигилировалось.
ГОРДЕЕВА: Ты отказалась лететь?
ХАМАТОВА: Нет. Я всё еще надеюсь, что я буду спикером, ведь у меня были гарантии, что я смогу озвучить любые волнующие сообщество проблемы, причем без предварительного согласования. Приезжаю с утра в аэропорт, хотя и в довольно мрачном настроении, вхожу в этот самолет чартерный и вижу там, к счастью, Владимира Владимировича Вавилова, который очень нервничает, поскольку у него есть прекрасный опыт общения с местной татарской властью, но пока еще нет опыта общения с властью федеральной. Я спрашиваю: “О чем вы будете говорить?” Выясняется, что говорить он ни о чем не собирается, но хочет подарить президенту картину, которую нарисовали дети из казанской больницы: “Вот видите, какая бабочка”, – показывает он. Еще я встречаю Льва Сергеевича Амбиндера, основателя “Русфонда”, и Фаину Захарову из “Линии жизни”. Все. Больше в самолете, в котором заняты все кресла, я не знаю ни единого человека. Но мы летим рассказывать президенту о своих проблемах.
И вот приближается встреча. Посреди большой комнаты – стол, на нем расставлены таблички с именами: в центре, понятно, Медведев, справа от него табличка “Соучредитель фонда «Подари жизнь» Чулпан Хаматова”. Я бросаю там сумку и иду общаться с людьми. Сейчас, думаю, познакомимся и быстро придумаем общую стратегию. Тут в комнату входят актрисы Анастасия Мельникова и Лиза Боярская, и я слышу, как женщина-организатор говорит Насте Мельниковой: “Если вдруг, Настя, ты почувствуешь, что разговор не клеится, пожалуйста, расскажи Дмитрию Анатольевичу какой-нибудь смешной случай. Ну, например, про детский дом, куда ты приезжала выступать”. Спрашиваю тихо: “Насть, а ты какой фонд представляешь?” Она: “Никакой я фонд не представляю. Мою миссию тебе сейчас озвучили”. Спрашиваю Лизу Боярскую, та отвечает, что будет говорить о том, как в одной петербургской больнице протекла крыша. Опрашиваю еще каких-то людей. Всё, что они говорят, производит удручающее впечатление: я понимаю, что меня развели.