У меня в больнице в то время, кроме Даши, есть еще один дорогой друг, мальчик Даня Трунов, я с ним состою в бурной эсэмэс-переписке, в ходе которой он сообщает, что я “единственная женщина его мечты” и когда он поправится, то непременно на мне женится. Мне важно познакомить Дашу и Даню с моим возлюбленным, а его – с ними.
Накануне мы сидим с нашими прекрасными больничными клоунами, артистами Яной Сексте и Максимом Матвеевым, и придумываем, как будет организован завтрашний праздник: кто кого будет кормить, поить, кто делает сцену, кто поет, кто танцует, а кто надувает шары – словом, всё! Такой по-настоящему братский вечер: мы говорим, перебивая друг друга, фонтанируя идеями, горя желанием превратить завтрашний день в настоящий праздник. Мой возлюбленный, видя наш энтузиазм, вдруг предлагает: “А давайте я привезу шампанское… Совсем чуть-чуть, под конец, чтобы было праздничное настроение”. И я думаю: “Боже мой, какое счастье! Он меня понимает”. Наступает первое июня. Мы красим забор. Кто-то не успевает пить шампанское, потому что надо бежать в больницу, где ждут дети, которых не отпустили со всеми красить забор, а кто-то выпивает – в общем, жизнь. Мне надо навестить Дашу Городкову и Даню Трунова. И мы с моим возлюбленным беремся за руки и идем в больницу.
Даня встречает нас, лежа с трубочкой в горле. Он готовится к операции, которая должна сделать его абсолютно здоровым. Он практически вылечился от рака – ему нужно сделать только одну маленькую вспомогательную операцию на горле. Все воодушевлены. Мой любимый общается с Даней. Они, можно сказать, умудряются подружиться. Кто-то из приятелей моего возлюбленного обещает привезти Дане в больницу видеоприставку для компьютерной игры. Через несколько дней я улетаю в театральную школу в Лондон.
И тут, внезапно, Даня умирает: резкое осложнение, в это невозможно поверить – но так было и так всё еще бывает с нашими детьми, хотя и гораздо реже, поскольку качество лечения сильно улучшились. О смерти Дани первым узнает друг моего возлюбленного: он привозит видеоприставку, а ему сообщают, что Дани больше нет.
Знаешь, что случилось дальше? Дальше я выслушиваю от человека, который уже как будто бы стал частью моей жизни, чудовищные проклятия. Мой возлюбленный оказался к такому повороту – к столкновению со смертью – не готов: он мог покупать шампанское, мог попросить друзей привезти приставку, но не мог осмыслить, что вот так всё оборвется… “Зачем ты меня привела в больницу? – кричит мне мой любимый, – зачем ты всё это сделала?”
Что сделала? Что я сделала? Я рыдаю в Лондоне и не могу остановиться, потому что у меня умер друг, умер Даня Трунов. А возлюбленный кричит мне, что это я подвела, что Данина смерть – это моя подлость…
Неготовность людей принимать жизнь целиком, вместе со смертью, накладывает отпечаток на любые отношения. Любить ребенка, который находится на границе жизни и смерти, который всерьез, по-настоящему болен, но, как и любой ребенок, нуждается в дружбе и детстве, – это серьезно. И это может быть очень больно и травматично, если человек готов только побеждать, чувствовать себя героем, щекотать собственную совесть и говорить “какой я молодец”, но совершенно не готов к другому исходу. Ему кажется, что непобеда всё обесценивает.
ГОРДЕЕВА: В каком смысле “обесценивает”?
ХАМАТОВА: Ну, хочется же результата, хочется, чтобы купленная тобой видеоприставка совершила чудо.
ГОРДЕЕВА: Какой путь, по-твоему, должен проделать человек, чтобы осознать тот факт, что единственная возможность сделать всё для ребенка, которого ты любишь, – это дать ему вот это моментальное счастье, счастье в эту самую секунду?
ХАМАТОВА: Любой. Тот, который приведет к понимаю, что ты не можешь быть ответственным за вещи, в которых ничего не понимаешь и, главное, ничего не решаешь. Амбициозность вообще противопоказана благотворительности. Опасно и вредно, когда гордыня переходит дозволенные рамки. Ты как будто уполномочиваешь себя войти в поле, где от тебя, вернее, от подаренной тобой приставки, зависит: будет жить ребенок или нет. Подсознательно, наверное, мой бывший возлюбленный, который, кстати, часто шутил в компаниях, что я его “не люблю, потому что он не больной ребенок”, хотел простой линейной истории: я пришел ребенку на помощь, о нем позаботился, и теперь ребенок выздоровеет, и всё будет хорошо. А это “всё” на полпути оборвалось…