Оказалось, что его давно ждали и уже хотели искать.
Наспех проглотив тарелку утренней похлёбки, Гриня на ходу сочинил историю про то, как заблудился и залез в бурелом. Для взрослого человека это выглядело нелепо, но мужики отнеслись к нему с пониманием, потом завели машину, и все потянулись занимать свои места.
Выплеснув остатки супа в собачью миску, Гриня разрядил дробовик и поплёлся за остальными, едва волоча ноги.
Всю обратную дорогу он смотрел в окно, пытаясь различить в темноте знакомые места. Товарищи всё так же смеялись, обсуждая результаты своей охоты, каждый делился впечатлениями. Хаяли ленивого Петуха, запустившего пасеку и прозевавшего зверя. Ругали всё подряд и смеялись над неудачной охотой Грини.
Кто-то пихнул его в бок. Гриня открыл глаза и увидел свой дом.
– Выметайся! – шутливо скомандовал Пашка. – Приехали.
Кроме Пашки и водителя, в машине уже никого не было. Улица тоже была безлюдной. Гриня нехотя вылез из машины и, волоча за собой ружьё, пошёл в дом. Когда он миновал калитку, его окликнули:
– Ну что, Паганель? В следующий раз место занимать на тебя?
Ничего не ответив на такое хамство, Гриня медленно развернулся и, вскинув дробовик, нацелил его на Пашкину рожу.
– Э! Э!.. Ты поосторожнее. Швабры стреляют раз в год.
Гриня щёлкнул обоими курками, усмехнулся и сделал поклон.
– Одичал ты, братец. – Пашка бросил через калитку рюкзак и покрутил пальцем у виска. – Сразу видно, что парень работает в дурдоме!
Зайдя в дом, Гриня бросил рюкзак на стол и полез в подпол прятать дробовик. Когда он вылез, то увидел у стола Алёнку. Вся в белых кудряшках, она была одета в её любимое голубое платье, как всегда румяная, с весёлыми огоньками в глазах.
– Папка! Папка мне ёзыка привёз! У нас будет ёзык!
Гриня на секунду растерялся. Он открыл рот, чтобы сказать, но Алёнка уже развязала тугой узел и залезла в рюкзак, в надежде достать из него обещанный подарок. Вместо этого она вынула маленького мёртвого рябчика. Несколько секунд она удивлённо смотрела на него своими огромными глазами. Губы её вдруг изогнулись дугой, она вопрошающе взглянула на Гриню. Глаза её стали ещё больше. И вдруг по её щекам беззвучно покатились маленькие прозрачные зёрнышки.
Ему нечего было сказать дочери. Он прошёл мимо жены, сел в кресло и закрыл лицо ладонями.
Он уже слышал, как клокотала от боли в её маленькой тесной груди душа. Надо было идти к дочери и успокоить её, но для этого он должен был оживить мёртвого рябчика.
А этого Гриня не умел.
Медвежий угол.
Это было любимым машинным делом – возиться в грязи, грызть чёрную, раскисшую, словно каша, землю зубами колёс и рычать, словно собака, не желающая делиться с хозяином своей добычей. После ливней дорога всегда размокала, а кое-где и вовсе исчезала под водой. Её и дорогой нельзя было назвать. Любители острых ощущений, кто на чём и кто за чем, ползли по ней где придётся, лишь бы прорваться в тайгу. А этот отрезок был самым противным. Узкую котловину с обеих сторон зажимали высокие, крутые сопки, и в самой низине, всегда сырой, заросшая ивняком и вербами, пробегала небольшая речка. Вдоль неё и тянулась дорога, по которой надо было ехать.
С большим трудом машина всё же выползла из глубокой ямы, и Матвей с облегчением вздохнул и заглушил двигатель.
Это были ещё цветочки. Уж он-то прекрасно понимал, куда умудрился вляпаться на своей машине. Вся надежда и была только что на везение да на новые колёса. Ну и на лебёдку.
Глядя на раскисшие, словно кисель, колеи, уходившие самому чёрту в задницу, не всякий искатель приключений рискнул бы ехать вперёд, и Матвей в сотый раз ловил себя на мысли, что уже неоднократно пожалел о том, что сорвался с места и залез в эту чёртову дыру.
Густые зелёные сопки, постепенно меняя друг друга, уходили всё дальше в лесную глушь, неотступно сопровождая своим угрюмым взором речку Манжурку и всех тех, кто совал свой нос в эти дикие места, медвежий угол, как иногда называли местные здешний край.
Где-то у подножья высокого ряжа, что лежал подковой, образуя глубокую котловину, стояла его пасека, известная у местного населения как Кедровая. Перед ней вдоль речки были ещё две пасеки, почти необитаемые, последняя из которых называлась Грушевой. Кто и почему так назвал это место, об этом история умалчивает, хотя, несколько раскидистых груш всё таки стояли на взгорке, и когда никогда усыпали землю обильным урожаем. Проезжая мимо этих мест, Матвей часто любил останавливаться, из-за чего путь, длинной в десять километров мог растянуться на целый день. То, казалось бы беззаботное время, воспринималось как сон; реальность же выглядела мрачной и пугающей, и в ней ему позарез надо было попасть на свою пасеку, обстоятельства того требовали. Но сделать это было не так просто.