Станет Домашоня под пчелой, а её полное небо. Стрелами летят – не удержать. Глядит, радуется и приговаривает: «Летите, родимые, несите домой добро луговое! До краёв чтобы соты были. Стройте новые, да из белого чтобы воска. Деток своих кормите справно, и чтобы пыльцы перговой всегда в избытке было им». Молитва его простая и бесхитростная, но от сердца идёт, и не зазорно слышать ему слова свои, потому как не прости он, а напутствует, и всему живому от этих слов радость.
Гудит купол небесный, летит по лугам звон от колокольчиков полевых, аромат от серпухи тяжёлой, что нектаром на землю брызжет. Бери, человече, раз даром даёт тебе матушка земля. Тесно воздуху от духа лесного, от избытка энергии земной, от тёплых дождей летних. Вот какая благодать человеку! И не знает он усталости на земле от самого рождения, потому что нет для него другой жизни, а только эта. Нет от неё тягот в мыслях, чисты они, как детская мечта, что бежит всегда впереди человека непрожитыми годами ожидания счастья.
Крепко связан Домашоня с этой землёй, так крепко, что от самых ног будто живые корни в самую почву идут. От этого и сила в нём. Так держит, что не оторваться. Остановится, замрёт, не замечая течения времени, пот ручьями катится, а мимо Самара летит. Ей тоже некогда, Амур ждёт её – не дождётся. Воды чистой ждёт, без которой нет ему жизни. Ждёт и мальков малых, их растить надо. Да и как ей, невольнице, остановиться, если с гор вода бежит по уклону, по камням, и везде напор нужен, сила. А иначе тина да болото.
Но уважит всё же человек землю, раз тянет она к себе. И тогда садится Домашоня на улей, отживший своё, вздохнёт без печали, не вытирая пота. Пусть себе катится, то ведь не слеза. А день-то в разгаре, и ждут многие дела его. Уже и маточники потянули в семьях, гляди, прогрызут, а тогда двум хозяйкам не ужиться в одном доме. Трутням бой дать надо, а кого и в чан с медовухой. А что не успеет, то не беда. Никому не угнаться за рекой-временем, и в один стакан два не вольёшь. Дитя он, и как будто и не жил, и всё ново на земле для него: и лес, и река, и небо. И голова, как в детстве, кругом идёт от аромата лугов. Полна до краёв душа его, давит ему клеть грудная, где томиться душа его, и вдруг прорывается наружу, и не пот тогда, а слёзы по щекам небритым катятся. Не держит их стариковское сердце, и так нестерпимо хорошо ему от слёз этих, что не высказать.
Зачарованно смотрит на Самару, и как будто не сидит он на берегу, а летит тенью над водой, к истокам, к маленьким речкам, туда, к пасекам его детства. Что сталось с теми земляничными полянами, где в каждом цветке пчела гудела, где всё от отцов и дедов, вымоленное и выстраданное у земли. И вот уже ненужное и забытое, словно кончилась вмиг аренда земная, и вернулось всё обратно в дикое время. Сколько их по рекам, островков человеческих, было. А всё сгинуло, ушло в Лету, только названия и остались в сознании тех, кто верой и надеждой живёт, надеется, что вернётся ушедшее на прежний круг. Загудят, как в прежние времена, поляны медовые, уголки таёжные, которым дали люди ничем не приметные названия, но от них сладкая истома по всему телу льётся. А ведь были Мыс и Луковая, Еловка и Старичиха, а ещё дальше Тигровое – звериное логово. Мест не перечесть. Ведь стояли же пасеки, от мёда сочились. Благоухали луга цветами, леса ароматом липовым, убаюкивая дикого зверя и человека. Как жить без всего этого? Где добра искать роду людскому? Что ищет и что забыл человек на рынках и торжищах, в трущобах и тесноте городской. Вот она, жизнь, здесь, и ничем её не заменишь. Нет в природе другой, одна она для человека на земле, как нет другого мёда и нет ничего на земле сильнее воды.
Лишь об этом тихо болела душа смешного, похожего на пчелу человека. Вечерами сиживал он маленьким хозяином своего большого владения, любуясь творением незримого владыки и тем, что сотворил сам. Всё было любо его сердцу, даже старый дом, неухоженный, с потемневшей от времени крышей, сносивший все обиды от людей. А те, кто пользовался его теплом и защитой, всякий раз что-то уносили, выдирая, словно из живого тела вековой постройки, его части.
Посиживает хозяин, приткнувшись затылком к тёплой стене, а рядом птаха, и не боится его. Весело щебечет пичуга, как будто знает, чем тронуть сердце старика. Нет ей горя под летними лучами, но и у нее тоже забот немало. В траве птенцы некормленые, а не за горами холода лютые, и кто тогда позавидует лесной певунье.