«Ладно. Может, на Чащавитой никого нет. Не всё ли равно, где ночь коротать», – решил он, в душе, конечно же, переживая за то, что планы его были кем-то нарушены. Можно было, конечно, и потесниться, за компанию, народ-то весь свой, знакомый. Но в этот раз он уже настроился побыть один, и планы менять ему не хотелось.
От пасеки уже ничего не осталось: дом, наполовину сгнивший, остатки старого омшаника, где разный сброд коней своих привязывал, – не успели ещё спалить, да небольшая плешина точка, где когда-то стояли улья. Сергей хорошо представлял себе, что и там в этот момент тоже вполне кто-то мог находиться.
Когда-то на Чащавитой была неплохая пасека. Да, куда ни ткнись, везде они были, полные мёда и жизни. Отовсюду тянуло дымком от дымаря, слышался пчелиный гул. Всё исчезло в одночасье.
Омшаник и дом с трубой, построек не сосчитать, речка полная рыбы, зверья, что в зоопарке. Только вот пчеловод вывелся. Далеко стало ездить. Долго и дорого по нынешним временам. Это ведь не по шоссейке. А Чащавитая была в самой глуши. Туда и дороги, можно сказать, не было. Дальше только тайга да медведи. Но для охоты в самый раз. И зевак меньше. Хотя бродяг, конечно же, хватало.
«Посиживат, небось, шобла – и не выгонишь. Место вроде бы как ничьё», – размышлял он по этому поводу. Злился.
Он не стал заезжать на Кедровую. И так всё было ясно. Собак свора, ещё радио на всю округу орёт. Вот уж чего, а этого он не понимал. На кой хрен в тайге радио. Тишины что ли мало?
Целое лето Сергей мечтал выбраться из деревни, от суеты этой вечной отдохнуть, побродить опять же. Если не в избушке, так и у костерка перебиться можно. Осенью комара почти нет. А холод ему не страшен.
У ног улёгся Гуран и высунул язык.
– Ну, чшо, инвалид. Запарился, поди, – пожалел собаку Сергей. Кобель преданно посмотрел в глаза хозяина и облизнулся. – Ну и чего развалился, барин? И не сиделось же тебе дома. Полёживал бы рядом с будкой, охранял бы её. Или хоть на дороге, ворота караулил. Нет же, потащила тебя нелёгкая. Теперь не скули.
Жалко было кобеля. Собака досталась от соседа, а тот поработал два года в школе, да и уехал за хорошей жизнью прямиком в Москву. Не тащить же за собой кобеля неизвестно куда.
Так и просиживал пёс днями, всматриваясь в уходящую дорогу, куда укатил хозяин. Грустил долго, не сразу привык к чужим людям. А тут ещё вот незадача – лапу ему прострелили. И нашёлся же человек! Этого Сергей не мог понять. Узнал бы кто – закопал бы точно. Ведь ни за что пса покалечили. Чем мог помешать кобель в тайге? Место охранял? На то она собака и есть, чтобы сторожить. За что и получила порцию картечи в заднюю ляжку. Кость перебило напрочь. Мясо-то заросло, а вот кости – нет. С тех пор так и болталась ненужным куском. Но кобель только злее стал и, как показалось Сергею, чувствительнее к запахам. Вот и сейчас Гуран хоть и лежал, а носом потягивал, рыча недовольно в сторону Кедровой.
– Пошагали, что ли, Гураша? Хватит отдыхать. Пробежал двадцать вёрст, так и оставшиеся три пройдёшь, не развалишься.
Сергей влез в седло, поправил на плече дробовик и направил коня вверх по распадку, совсем рядом шумела Манжурка. Уже маячила впереди скала, под которой ютилась когда-то шибко богатая мёдом и комарами пасека, и конь, словно почуяв, что скоро его мучениям конец, пошёл веселее.
Особых дел не было. Разобравшись с конём, не теряя времени на мелочи, Сергей обследовал место. С первых минут было понятно, что на пасеке кто-то бывал, но не ночевал. Печь не топили.
Сначала починил плиту. Не поленился слазить на крышу, прожечь трубу. Потом прожёг сухой травой топку и только после этого растопил печь. Дыму всё же набралось, и пришлось растворить настежь дверь. Долго возился с уборкой, но без этого жить в чужой грязи он бы никогда не стал.
Управившись с делами, Сергей уселся на крылечке и расслабился, вслушиваясь в окружающие звуки. Стояла тёплая сухая осень, ночами подмораживало, и кое-где, по рассказам дружков, уже ревели изюбры. Ему не терпелось тоже послушать. Может, не убить, но хотя бы постоять ночью с приоткрытой дверью и послушать, как ревут быки.
«Выйдешь, бывало, звёзды мерцают, полным-полно. Морозец покалывает. И до того красиво вокруг – словами не передать! Из домика теплом потягивает, а вокруг тихо-тихо. Сложишь ладони и реванёшь, что есть мочи. Эхо разнесётся по крутякам, а в ответ ему затрубят разом ночные великаны. По коже дрожь пройдёт. Что ты! Такие красавцы. Стрелять порой жалко. Но кипящую кровь не остановишь. Жизнь есть жизнь».