Выкуривая одну сигарету, он лез за другой и так в одиночку проживал, а точнее, прожигал свою жизнь.
Опять была ссора за ужином, отчего он никак не мог прийти в себя. Не мог взять в толк, почему глупые бабы затевают скандалы именно за столом, когда вокруг полно народу, особенно детей. В сотый раз стравив в пустоту пар, сидел Матвей, прислонив голову к деревянной стене, и думал о своей дурной судьбе. О бестолковом быте, о брошенной за забором бесколёсой машине, о том, что, нищий и злой, он не нужен никому, даже самому себе. Он никак не мог взять в толк, почему время так меняет людей и его самого. Буквально обезображивает ту жизнь, которая окружает его. И что же тогда заставляет то самое время так влиять на его жизнь? Что, как ни те самые люди, с их страстями и пороками. Иногда сквозь завесу неурядиц и проблем в сознании наступало просветление. Неожиданно прорывалось ниоткуда звонкое журчание невидимых ручьёв и запах зелёной травы. Потом всё исчезало, и он снова оказывался под одинокой тусклой лампочкой.
В дверь постучали. Недовольно бурча, он нехотя поднялся.
– Кого там черти носят? Не заперто.
Оказался сосед, как всегда навеселе и в одних носках. Его праздник продолжался уже второй месяц, за что Матвей одновременно и завидовал соседу, и тихо ненавидел. Плавно переходя из глубокого запоя в затяжное похмелье, сосед не переставал удивлять не только своей немецкой педантичностью, с которой он регулярно напивался до белых чертей, но и живучестью, оставаясь при этом добрым и весёлым человеком. Иногда его запои длились, не переставая, по несколько суток, и всем казалось, что это его последняя пьянка. Но здоровое сердце Белича продолжало биться, а крепкая, как чугун, голова выдавала очередное желание – нажраться. Так, на глазах Матвея проходили годы жизни человека, у которого вместо сердца, вероятно, был пламенный мотор, требующий постоянного топлива.
Сосед слегка покачивался и, как всегда блуждая своими колючками глаз, тянул свои широкие ладони для приветствия.
– Что, гуляли гули, да последние лапти пропили? Иди от греха, не хочу тебя видеть, пьянчужка, – пробасил Матвей, грубо оттолкнув Белича, чтобы не дышать его перегаром.
– А ты не серчай хозяин, – прохрипел Белич. – Мои лапти далеко не уйдут. Тока свисну, враз дорогу домой найдут. – Белич попытался свистеть, вышли одни слюнявые брызги, но это никак не отразилось на его настроении. – Давай, Матвеюшка, лучше закурим с твоей печали. А хошь, можно и покрепче чего-нибудь. За этим дело не встанет.
– Кому говорят, отстань, – негромко пробасил Матвей уже не так злобно. Появление Белича, хоть и пьяного, немного смягчило его. Он достал новую сигарету и сунул её в рот.
– Кури, если хочешь, со своего горя. А в моё не лезь, – пробурчал Матвей.
– А какое моё горе? Моё горе давно в стакане утонуло, Матвеюшка, – засмеялся Белич, лениво заваливаясь прямо на пол. Голова его с полусонными, остекленелыми глазами мотнулась на высокой загорелой шее, потом зависла в пространстве, негромко ударилась затылком о деревянную стену и заснула, в то время как руки автоматически шарили в карманах брюк в поисках спичек.
– Ширинку застегни, срамота.
– Это, как грится… – забормотал Белич, – старый орёл из гнезда не выпадет.
– Скажи ещё – борозды не испортит, – усмехнулся Матвей. Орла-то по полёту видно. Захочет полетать, дай знак, я за дробовиком схожу.
Голова в знак согласия мотнулась и снова замерла.
Было и привычно, и странно наблюдать раздвоение сознания человека, но оно происходило на глазах Матвея неоднократно.
…– О чём думаешь, голова проспиртованная?
Матвею вдруг захотелось поговорить. Было время, когда они с Беличем неплохо охотились. Это было хорошее время.
Богатый совхоз, соя, пшеница… А ещё была машина на ходу и бессонные ночи, полные риска и весёлого задора, тёмные и безлунные, с жадными до выпивки сторожами и комбайнёрами. Теперь не было ничего. Ни совхоза с набитыми закромами, ни полных до краёв бункеров, ни комбайнов, ни его машины. Не было и Белича. От него оставалась лишь наполненная до отказа самогоном ёмкость, отдалённо напоминавшая человека. Но ёмкость всё-таки ещё оставалась живой и могла говорить. Немного помолчав, она сказала, а точнее, спросила: