Это место было особенным, поскольку принадлежало Юрке. Именно здесь Костыль «встретился» с медведицей. И не просто встретился. У них было свидание, о котором знал лишь тот, кто свёл их вместе, ибо в любом другом случае дороги этих двух обитателей леса должны были разойтись. Про этот случай сам Юрка особенно не распространялся, быть может, чувствуя, что за простой случайной встречей со зверем может скрываться нечто непостижимое, глубоко тайное и личное.
Костыль был уже немолодым, что называется матёрым, лесным волком, работал в лесхозе трактористом и почти круглый год не вылазил из тайги. Жил, словно сыч, в небольшой избушке, служившей частенько пристанищем для лесников, и промышлял тем, что дарила природа. Таких пристанищ когда-то по лесу было разбросано предостаточно, но со временем они разбирались на дрова, сгнивали или поедались лесными пожарами. Это же зимовьё, расположенное на границе кедровых посадок и самарских лугов, облюбованное когда-то Юркой, пожары не трогали, а близость речки делали местом обитаемым и популярным для проезжавшей публики. В свободное от охоты время Юрка опахивал лесные посадки, а когда старая колымага ломалась, уходил пешком в Столбовое пить самогонку. Работы хватало и зимой, и тогда долговязую фигуру Костыля видели на дровяных делянах. Нигде он не расставался со своим стареньким, видавшим виды дробовиком. Что ни говори, а на зверя Юрке везло. Так думали все, кто знал его, при этом забывая о главном, о том, что волка кормят ноги, а их Юрка не жалел. И что скрывалось за везением, по-настоящему знали немногие. Юрка был индейцем, каких описывал в своих романах Фенимор Купер. И наверное, не читая этих книг в детстве, всю эту лесную грамоту он освоил, будучи на побегушках у какого-нибудь ленивого пьяницы – пчеловода, вроде Тыквы, или на сенокосах, когда к скудному полевому пайку всем хотелось не только чего-нибудь покрепче, но и посытнее.
В лесу ничего не ускользало от Юркиного взгляда, а это достигалось опытом и той реальностью, в которую он сам себя когда-то засунул, словно за шиворот, отбросив в свой адрес и жалость и претензии на тихую и спокойную старость. Не имея карт и компасов, зная лес, как свои пять пальцев, Костыль бегал, как гончий пёс, в поисках зверя, а если видел его на расстоянии выстрела, то стрелял без колебания и сожаления. Все, кто его знал, видели в нем нерадивого и непригодного к сельскому труду, мягкотелого и скользкого типа. В его домашнем хозяйстве протекала крыша в сарае, висел на одном ржавом гвозде забор, и на одной петле болталась калитка. А в доме уже выросли две чернобровые красавицы дочери, и третья шла по пятам. Этих-то дочерей Костыль любил всей душой и тянул ради них из себя все жилы, пропадая в лесу круглый год. Когда-то он был столбовским, потомком выселенных за разгильдяйство и драки казаков, и своим отношением к жизни мало чем отличался от своих предков. В этой уже оскудевшей людьми и героями деревне продолжала жить его сестра с детьми, там же, на погосте, лежала вся его многочисленная родня. Так и метался Юрка между двух огней, отрывая от себя последнее, а лес ничего не давал даром: уже болели суставы как напоминание о непосильной работе на продувных ветрах и морозах, рот его, всегда улыбчивый, недосчитывал половины зубов. Последним жертвоприношением лесу была его встреча с хозяином, а точнее с хозяйкой, молодой бурой медведицей, вставшей на его пути внезапно и не успевшей сообразить, что человек, в образе Юрки, такой же хозяин, не знающий страха зверь, сильный и жестокий, когда дело касается жизни. А жизнь тогда у обоих висела на волоске, ибо на тропе встретились равные, но правда, по-видимому, была не на стороне человека. Но если человеку и везёт, то везёт во всём. Так и остался валяться Юрка между двух камней с вывернутой и изжульканной ногой, порванный в клочья, но не упавший духом, и ни на секунду не сомневающийся в том, кто в лесу настоящий хозяин.