–А куда бы я делся. Она на меня прёт, а я смотреть. Даже не целился. А ей то что… Сгребла в охапку, как соломенное чучело. – Юрка замолчал, словно вспоминал детали события, в то же время оставив Мишаню недоумевать по поводу услышанного. Пили не так много, чтобы у обоих ехала крыша, а потому он скромно почесал свою лысину, удерживая глубокий вдох, чтобы не взорваться от смеха.
–Чо, прямо руками? –изумился Мишаня.
–Ну да. -Костыль и сам был немало удивлён этому обстоятельству, пожимая худыми плечами. -А, видать, с медвежатами была, – спокойно продолжал Юрка. – Потому и не убежала. Собаки-то за изюбрём подались. Он их, как специально, увёл за собой. А тут эта шельма. Хвать в охапку, и давай лупцевать, как шкодливого пацана. Стоит на задних лапах и дубасит. Как бабка, что половик вытряхиват. Когти что скобы. Я за ножом потянулся, а она не дура, за руку цапэнь.
Эти подробности сразу выстроились в общую картину того, о чём ещё утром размышлял Мишаня в остряках. И тут его осенила фантастическая догадка. Что всё происшедшее с Костылём не случайность, нелепая и глупая, а глубоко и точно продуманный план. И если бы он верил в Бога, то вопросов бы и не было. Здесь же, с его жизненным багажом и стойкими взглядами на материализм, ничего не срасталось. Однако очевидность происшедшего была на лицо. Медведица как будто караулила Костыля, а изюбр был частью этого гениального зловещего дела. Получалось так, что лес, как живое существо, обладающее разумом, пытался освободиться от этой вредной для него личности. И не надо было тешить себя иллюзиями, поскольку он и сам был такой же вредной личностью. Вспомнился и секач, которого остановила последняя из десяти пуля в полуметре. Пока стрелял, не боялся. Просто нажимал на курок своего эскээса. А вот когда это чудовище словно с сожалением вздохнуло, и смотрело не мигая, будто готовилось для последнего рывка, вот тогда пришёл не просто страх, а ужас. И держался он в теле долго. Наверное, тот кабан тоже был частью плана. От гениальности и простоты этой идеи у Мишани по спине поползли мурашки, поскольку он мало чем был лучше Костыля, и не раз ощущал невыносимые приступы страха тогда, когда для него, казалось бы, не было никаких причин. Юрка меж тем продолжал вытаскивать из пустоты всё новые подробности.
– Если бы не собаки, Мишка… Она бы не бросила меня. Как тряпку мотала. И главное, молча.
– Зато всё дурь выбила, – посмеялся Мишаня, в душе почему-то совсем не сочувствуя Костылю.
– Всё не выбила, – нисколько не обидевшись отозвался Юрка и ухмыльнулся. – А собаки молодцы. Особенно Найда. Мелкая, а до чего цепкая. Те-то телки, брюхо набьют мышами и спят, пока не распинаешь. А она целый день ищет. А прицепится к кому, уже не отпустит. А эти тут как тут, на готовенькое. А близко всё равно не подходят. Понимают, что может зацепить граблёй. Найда на шее повисла и не отцеплятца. Ей досталось. А ничего, сама приползла. Уже через неделю бегала. Зажило-то, как на собаке.
Старая прописная истина немного развеселила Мишаню, отчего из прошлого припомнил он, как штопал обычными нитками чужого кобеля и как волок его с порванной ляжкой среди ночи. И как вышел ему навстречу медведь, словно часовой, но пропустил, не требуя пропуска. Эти два случая были разными, поскольку там изюбр был подарком, а кабан уже излишеством, но в обоих, жизнь висела на волоске, и Мишаня это понял только сейчас. И только сейчас до него дошло, что в происходящем, в обоих случаях, крылся чей-то, но не его, чудовищный и вполне разумный замысел. Понимая, что ответа ему не узнать, Мишаня спросил:
– А чё Робсон-то? Чем тебе Домашоня не угодил?!
– Ты не думай, Мишка, что я выжил из ума. С головой всё в порядке. Уже когда собаки медведицу угнали, я отлежался малость, а деваться-то некуда, надо как-то до Луковой добраться. Где ползком, где так. Хреново станет – полежу. Как сейчас, вижу, стоит надо мной. Только не медведица, а этот изюбр. Я уже полпути прошёл, а видать крови потерял много. Свалился. Морда перед глазами, и слышу его голос. Костыль ты, Костыль. Изверг ты, и всё тебе мало, живодёру.
Пока менялось Мишанино лицо, Юрка продолжал. – Это он мне сверху говорит, а я лежу и понимаю, что на брюхе валяюсь, головой в траву уткнувшись. Лежу и всё это понимаю, что могу его смотреть. А сейчас я вижу, что нормальный человек так не может. Но самое смешное, что меня ни тогда, ни сейчас это не удивляет. Только лес какой-то не такой, как во сне. Красноватый, даже золотистый, как в сказке нарисованной. Я смотрю вокруг, а у самого под ложечкой сосёт от удовольствия. А какое Миша удовольствие, если у тебя ноги холодеют. Рука-то до сих пор плохо слушается. А потом я как будто вышел из этого, потому что собаки мне шею лижут. А там-то их не было.