Я, как мог быстро, ввел Меркулова в курс дела: курьер, Главный Ударный Флот, крейсера-»историки» (капитан-лейтенант, как и я, в составе ОПРОСа посещал Техноград, что сильно облегчило мою задачу).
Пехтура тем временем тоже приобщилась к государственному преступлению, вполуха слушая наш разговор и в оба глаза читая копии письма.
Меркулов все схватил налету. Прервав меня, как обычно, на полуслове, он бросил:
— Понял. Где письмо-то?
Семеренко услужливо протянул ему оригинал, возвращенный планшетом в целости и сохранности.
Меркулов изучил документ, бормоча себе под нос:
— Угу... Ага... Ну да, «радиобакены»... Что там может пеленговаться, если клонские тральщики еще вчера все вычистили?.. «Фоторакеты»... Где тебе, ёкарный папенгут, фоторакеты сейчас найти?.. Так-так... «Россия и Бог»... Ну оно конечно... Для кого ты сказал, Саша, это все написано?
Меркулов, весьма ловко орудуя одной здоровой рукой, сложил письмо и запихнул себе в карман шинели.
— Для штаба Первой Группы Флотов.
— Ну то есть для главкома?
— Ну то есть да.
— Так, сержант, а ты человека в капонир послал, как я просил? — Меркулов теперь обращался к Семеренко.
— Так точно, товарищ капитан-лейтенант. Не вернулся пока.
— Плохо. Н-да... Они нас танцуют, а мы расслабляемся... Ладно. Держи, сержант, сувениры...
С этими словами каплей сбросил с плеча обе трофейные перевязи.
— ...И слушай внимательно. Пушкин дельно рассудил, что письмо скопировал. Но десять штук — перебор. Значит, так: семь копий — уничтожить немедленно. Одну дай сюда. Одну оставь себе и спрячь получше. А с десятой копией отряди самого надежного человека... — Меркулов экзаменовал взором солдат, которые, в свою очередь, глядели на него с обожанием и мольбой («Меня, товарищ капитан-лейтенант, меня, я не подведу!»). — Вот этого. — Он ткнул пальцем в Матвеева. — Отряди его, пусть найдет любого офицера из командования укрепрайона или девятой дивизии, на худой конец. И скажет следующее, записывай...
Меркулов надиктовал донесение, в котором на удивление ясно, внятно и без всяких ёкарных папенгутов обрисовал ситуацию. Кое-что касалось и непосредственно меня.
— «На основании оценки сложившейся обстановки мы, капитан-лейтенант Меркулов и лейтенант Пушкин, приняли решение: попытаться лично доставить письмо в штаб Первой Группы Флотов. Поскольку наши шансы на успех невелики, прошу вас также приложить все усилия к тому, чтобы письмо попало к адресату». Записал? Молодец. И последнее слушай-запоминай. Клоны сейчас прут прямо сюда. Если их не остановит зенитная рота, следующая станция у них — летное поле. Это значит, стоять вы будете здесь и стоять будете насмерть. Появится офицер от капитана и выше — отдашь ему свою копию письма. Ну а при угрозе захвата противником — письмо уничтожить... Да и флуггер этот лучше бы тоже... Секретная машина как-никак...
— Понял, товарищ каплей. Не беспокойтесь, секретов клонам не дадим и сами не дадимся!
— Молодец. Да, как мы с твоими орлами вместе «скорпионов» давили — я запомню!.. Идем, Пушкин.
— А вы что — знаете, где штаб Первой Группы Флотов? — спросил я, когда мы отошли от «Орлана» шагов на двадцать.
— Этого только дурак не знает. И кончай «выкать» наконец! Я уж было обрадовался, а тут снова — «вы»!
— Извини. Ну и где штаб?
— Да где-то в бункере под Оранжереей.
— То есть точно ты все-таки не знаешь?
— А зачем точно? Сядем на летное поле «Б», а там у кого-нибудь спросим.
— Так ты лететь собрался? — у меня перехватило дыхание. Что ж, мечты сбываются... Хотел ты, Пушкин, подняться в воздух — поднимешься.
Мог бы и сразу догадаться! Ведь Меркулов, закончив разговор с сержантом, сразу безошибочно взял курс на четверку флуггеров— ту, с которой на моих глазах взрывная волна сорвала сугробы маскировочной пены.
— Есть другие идеи? По земле не пройдем. Я только что с озера, там такая свалка! Все дороги на запад перехвачены егерями, «Атураном» этим гребаным. Будь у нас хоть взвод танков, можно было бы попробовать прорваться, а так...
— А руку тебе где? Там?
— Там. В рукопашную братишек из сводного флотского батальона поднимал. Они сперва робели, но потом ничего пошло. Сбили мы егерей с тороса, и тут танк — мертвый с виду, гусеницы порваны, в пробоинах весь — ожил вдруг и как шарахнет плазмой! Пацанов рядом со мной — в угли, рукав шинели — в пепел, ну, китель загорелся... Но отделался ерундой, пара ожогов...
— Это хорошо, что ерундой, — сказал я, а сам подумал: «Рассказывай! Ты же рукой шевельнуть не можешь, висит плетью». — Не больно?
— Сейчас уже нет. Меня сразу к медбэтээру вывели, там мазилкой замазали, два укольчика вкатили и вместе с тяжелоранеными сюда привезли. Я вообще-то хотел остаться, но на меня налетел лютый кап-три с воплями, что расстреляет, если еще раз на передовой встретит.
— Расстреляет?
— Ну, все пилоты, дескать, обязаны находиться налетном поле, а не егерских офицеров мечом шинковать. Приказ Тылтыня.
— Слушай... А может, тебе лучше Тылтыня пойти поискать? Я уж как-нибудь сам слетаю, а? Как ты одной рукой управляться-то в кабине будешь?
Я знал, что слова мои пропадут всуе.
Знал. Но все же: человек ранен, причем на самом деле тяжело. Боли он сейчас не чувствует только потому, что добрый доктор военайболит поставил ему нейроблокаду. Иначе Меркулов мог бы и копыта откинуть — от болевого шока.
Но надолго нейроблокаду не ставят. Подразумевается, что Меркулов должен сейчас попасть в ближайший стационар. Там он завалится на койку, получит общий наркоз, пройдет операцию по пересадке кожи (и мышц?), после чего в ближайшую неделю будет пробавляться бульончиком с визором. А не геройствовать тут за всю свою (надо думать, погибшую) эскадрилью. Меркулов, по своему обыкновению, меня просто не расслышал.
— Надо решить, как снимаем часовых. У меня нет настроения с ними препираться.
— У меня тоже. Но их всех грохнуло, я видел. Вместе с транспортером. Как бы и флуггеры не того...
— Что с виду целое, то и в воздух поднять можно... Давай тогда по вылету.
— Давай.
— Значит, так. Взлетаем вместе, высоту не набираем, пойдем на сотне, максимум — на полутора. Особо не разгоняемся, держимся на околозвуке, нам садиться через пять минут. Не полет получается, а прыжок. Держись рядом со мной, повторяй все маневры. Оружие применять будем в самом крайнем случае. Да, кстати, оружие... У тебя «Шандыбин» с собой?
— Нет. Только вот меч.
— Плохо. Хрен его знает, что там у них сейчас...
— Будем надеяться на лучшее. Еще нам нужно запасной вариант обсудить. Если по каким-то причинам налетное поле космодрома «Б» сесть нельзя — что тогда?
— Тогда?.. Хм, если нельзя сесть — катапультируемся!
— Ну а если там совсем плохо? Одни клоны кругом, а наших нигде не видно?
— Не может этого быть, — убежденно сказал Меркулов. «Нуда. С вероятностью одна вторая», — подумал я.
Нам с Меркуловым повезло во всем, кроме самого главного.
«Дюрандали» оказались полностью боеготовыми. Машины были подготовлены техниками к немедленному взлету: топливо, ракеты и даже фантомы — все на месте.
Хотя поле и было основательно перепахано взрывами, мы благополучно взлетели — сыскалась пара чистых директрис.
Взлетев, я успел заметить, как батарея наших зениток задумчиво проводила нас стволами, но огня открывать не стала. А ведь в атмосфере на малых высотах защитное поле «Дюрандаля» включать очень рискованно — начинается такая болтанка, что кранты.
Далее: ползущие по рокадной дороге конкордианские танки прорыва с плазменными пушками не сделали по нам ни одного выстрела. Видать, они настолько привыкли к безраздельному господству в воздухе своей палубной авиации, что даже не усомнились в приверженности двух черных флуггеров благому делу Ахура-Мазды.
А может, клоны самих себя перехитрили. Опознали машины правильно, но, располагая директивой от своего спецназа, пропустили нас в уверенности, что мы — «скорпионы», выполняющие очередное диверсионное задание на трофейной технике.
И наконец: мы умудрились попасть в окно между клонскими налетами, и потому Костлявая не грозила нам пальчиком из верхней полусферы. Небо было чистым!