Парящий снег, облако на полу, нимфы, матовый свет, – и все это в доме, которого нет.
Да, его квартиру сперли. Ее кто-то расстворил в воздухе, как и прочие принадлежности бытия. Но этот кто-то имел уже нечеловеческое происхождение.
– Фантастика, – прошептал Вадик.
Он понял, что ему еще никогда не было так хорошо. Никогда.
Два безмятежных неземных существа в спортивных костюмах одним своим появлением до нелепости обесценили жилплощадь, которую он потерял, друзей которых не было, ледяной город, который пытался раздавить гранитным равнодушием, отморозков, которых он утром шлепнул, пучеглазого Ахмеда, – все вдруг разом растворилось в безжизненном матовом свете и превратилось в мираж на фоне этой – или иной? – реальности. Реальности, в которой поселилось безымянное божество. Божество, с которым не вяжется даже земное слово красота.
В конце концов, его руки поднялись, легли на стекло, словно пытаясь обхватить его целиком и унести с собой, кривой нос прилип к экрану, губы жадно вдохнули воздух, а по щекам потекла вода, много воды. Он совсем не чувствовал, что ревет, и не понимал, от чего именно.
Он простоял целую вечность.
От дома, которого не было, его отделяли несколько сантиметров, от двери – десять шагов. Но он не мог их преодолеть, позвонить в звонок или открыть дверь ключом. Так зэк, вцепившись руками в решетку, смотрит через нее на деревья, звезды и детей, столь близкие и столь недоступные: всего десять шагов… Разница заключалась лишь в том, что Вадик Романов был заложником свободы. Свободы, которой хватило бы на десять заключенных.
Как во сне он отлип от окна, зашел в подъезд, лег между собственной дверью и мусоропроводом. Он перестал чувствовать столь незыблемые атрибуты жизни, как собственное дыхание, мясо и шкуру. Ему было до лампочки. Совершенно. Он ведь еще днем начал догадываться, что умер. А теперь это стало настолько очевидно, что и чувствовать ничего не хотелось.
Короче, он то ли заснул, то ли, действительно, дал дуба, поскольку… Нимфы вернулись.
Их лица были спокойны и чисты, как утренняя морская гладь. Они ходили над бесчувственным телом, склонив на бок светлые головы. Собранные в хвостики волосы неподвижно лежали на их прямых спинах.
Покружив над окоченевшим парнем, они остановились и тихо встали на колени: одна с востока, другая с запада, – опустили руки на его живот и сомкнули прозрачные ладони.
Затем появился голос. Мягкий как дым и знакомый как голос матери:
Когда-то в утренней земле
Была Эллада…
Не надо умерших будить,
Грустить не надо.
Проходит вечер, ночь пройдет -
Придут туманы,
Любая рана заживет,
Любые раны.
Зачем о будущем жалеть,
Бранить минувших?
Быть может, лучше просто петь,
Быть может, лучше?
О яркой ветреной земле
На белом свете.
Где цепи тихих фонарей
Качает ветер.
А в желтых листьях тополей
Живет отрада:
Была Эллада на земле,
Была Эллада…
Вадим открыл глаза. Он лежал на спине и смотрел в бескрайнюю бездну. Всюду парили теплые, невесомые хлопья снега, и разливался матовый желтый свет. Под ним стелилась неосязаемая ватная перина. Справа на коленях стояла первая нимфа, слева – ее зеркальное отражение – их отличал лишь цвет волос.
– Откуда этот стишок, девочка? – спросил Вадим у черненькой нимфы.
– А знаю много разных стишков, мальчик, – улыбнулась рыженькая.
– Ося ей рассказал, – возразила сестра.
– А вот и нет.
– Не спорь со мной.
– Сама не спорь. Я, наверно, лучше знаю.
– А я, наверно, дурочка.
– Может быть.
– Сама такая.
И они наполнили пространство хрустальным смехом.
"Господи! – Не поворачивая головы, Вадим покрутил глазами. Действие происходило в доме, которого нет: ни единого предмета, только снег. Странное пушистое покрывало под спиной, странная компания и полное бесчувствие: ни дыхания, ни кожи, ни осязания: – Как я сюда попал?"
– Э, – он подал голос. – Может, познакомимся? А, красавицы?
– Называй ее рыжиком, – сказала черненькая, кивнув на сестру. – Ей нравится.
И девчонкам стало еще веселее. Вадик улыбнулся:
– А тебя?
Она пожала плечами:
– Как хочешь, так и называй.
– Откуда ты знаешь Осю, рыжик? – спросил он.
– Я всех знаю. – "Рыжик" провела пальцем по его сломанному носу. Даже знаю, кто обломал тебе свисток.