Ося отполз к двери, не позволив Полицаю размазать себе вторую подставку. Тогда тот, разозлившись, тремя ударами сапога отбил ему грудину.
– … Впредь меня не накалывай, – попросил Полицай, оставляя свернувшегося, как улитка, солдата Блана. – И не дай божок, стуканешь, блн, ясно? У меня давно по тебе руки чешутся. А стуканешь, нах, я тя и в Африке достану.
Перешагнув через Осю, Полицай вышел из кабинета начальника автослужбы и плотно закрыл за собой дверь.
От этих трех ударов Блан неделю не мог вздохнуть. Пальцы на правой ноге раздулись и стали в полтора раза толще, чем на левой (в сапогах этого не заметно, кроме того, Ося изо всех сил старался не хромать и никому не рассказывал: перспектива подохнуть от руки Полицая, если тот выведает, кто его "стуканул" казалась ему отвратительной).
Однако то было лишь начало патриотического мероприятия по перевоспитанию Иосифа Блана. Полицай взялся сделать из жида человека. Кое-каких результатов, конечно, его инициатива достигла – Ося, например, больше не держал в руках гитару, – но так, чтобы глубоко, основательно, – нет, этого Полицай не добился.
Завязав с песнями, Ося начал сочинять в своем кабинете не рифмованные стихи в стиле Аполлинера и в суицидальном духе Роальда Мандельштама, автора нескольких пронзительных песен, одну из которых – об Элладе – он просто боготворил. Все написанное Ося прятал, где попало, а через некоторое время выбрасывал. Продолжалось его поэтическое творчество недолго и закончилось анекдотом.
Подошел к нему однажды капитан Бочков, командир взвода управления – причем, так ласково, обходительно, что невозможно было понять, какая благодать снизошла на капитана, и как себя с ним вести, – подходит, значит, кротко улыбается и этак издалека заводит речь о пользе жизни, ее удовольствиях и радужных перспективах, ибо в девятнадцать лет, по глубокому убеждению капитана Бочкова, кончать с жизнью весьма рано, короче, совершенно необязательно Иосифу Блану, числясь в личном составе взвода управления накладывать на себя руки.
Ося растерялся. В его планы не входило накладывать на себя руки ни во взводе управления, ни где бы то ни было. Он поспешил заверить в этом совсем что-то опечаленного командира.
Тогда капитан Бочков, отвернувшись, признается, что они (кто "они" – осталось загадкой – о, позорище! – наверно, весь офицерский состав, толпившийся в кабинете средь бела дня) прочитали его письмо… к маме, о том, что он собирается утопиться в озере «Балатон», шокируя жирных валютных курортников разбухшим телом русского еврея.
Все стало ясно: "они" (черт бы их побрал) нашли в ящике стола начальника автослужбы наметки очередного творения Блана в несовершенной форме белого стиха (признаться, и без того довольно нелепого) и приняли его за "письмо к маме".
Интересно, один ли капитан Бочков был настолько проницателен и психологически точен, или "они" все посоветовались и решили, что самоубийцы, непременно перед самым актом самоубийства, отправляют маме столь неутешительную весточку?
… По крайней мере, ни за месяц до того, как исчезнуть, ни за неделю, ни за несколько часов, никто не предполагал, что Ося способен на что-нибудь этакое. Меньше всего – он сам и облюбовавший его Полицай.
Так закончилась поэтическая карьера Иосифа Блана. Однако дух творчества выкурить невозможно, и бригаде еще предстояло насладиться плодами его безграничной фантазии.
К началу августа месяца Полицай совсем достал Осю. Миша догадывался, видел синяки, но ничего не мог поделать. Идти жаловаться к комбригу, означало, лишь разжаловать себя в ефрейторы, положить крест на идее вступить в партию, а Блану бы перепало втрое больше. Накануне исчезновения Оси трусость в бригаде прогрессировала геометрически.
В последнем карауле Блан устроил небольшой, но запоминающийся карнавал. Несколько дней спустя, выяснилось, что это был его прощальный поклон. Вот как он выглядел.
Ося взялся талантливо написать «Боевой листок». Как можно сочетать «Боевой листок» с талантом знал только Ося. Тут необходимо пояснение.
На каждом наряде, заступающем в караул, висит одна неприятная обязанность – сделать мини-стенгазету «Боевой листок». Она состоит из четырех разделов, куда штампуют, в принципе, одно и то же: все хорошо, все довольны, взвод отлично отстоял караул, получил приличные отметки, особого успеха в службе добились такие-то, в разгильдяи залетел такой-то, но с ним проведена работа, так что облома больше не повториться, а командовали караулом, и командовали на славу, третьи… О содержании "Боевого листка", как правило, знает лишь тот, кто его создает.