Он предъявил Кобре затянувшийся шрам.
– Видишь, вполне можешь сыграть в "однорукого бандита".
– Хорошо, – согласился он. – Поиграю.
– Потом зайдешь домой…
– А он есть?
– Hу, а как ты думаешь?
– Что-то не верится.
– Верится, верится, – кивнула Кобра.
– Хорошо, зайду, – согласился он.
– Потом навестишь всех, кого знаешь, и докажешь им, что ты есть.
– Каким образом?
– Ну, что-нибудь придумаешь. Может, ты все еще боишься Полицая?
Вадим пожал плечами:
– Да мне как-то пофиг. Чего я боюсь, так это обделать последние штаны.
Кобра улыбнулась:
– Поэтому его больше нет.
– Полицая?!
– Убили шакала. – Кобра постучала по столу зелеными коготками. – Никогда не поверишь кто.
– Кто?
– Миня.
– Это шутка?
– Это партия в "Чапаева". Идет игра на выбывание, хохотунчик. – Она положила на стол пятнадцать копеек и щелкнула по монетке как в детской игре "Чапаев". Пятнашка стремительно полетела к Вадику. С трудом, но он ее поймал. – Не вышибаешь ты – вышибают тебя. Надо только знать правила игры в преисподней: каким местом прикладываться и кого нельзя выбивать. Остальное можно. Проигравших много. Победитель один. У тебя немного времени: день-два и точка. Не подсуетишься – придет новый Полицай, стоимостью в сто двадцать семь кусков, покруче прежнего, – ты опять полетишь с балкона. Настя влипнет в дерьмо с твоей сумкой, и пиши пропало – ее вытащит новый Полицай… Проигравших много, победитель один. Я ненавижу проигравших. Так, даю подачки, и все. Я люблю победителей.
Кобра замолчала. Вдохновленный Вадим пожирал ее божественное темное лицо жадными глазами. Наконец, его рука поднялась и медленно потянулась через стол. Указательный палец дотронулся до щеки цыганки:
– Я хочу тебя, змея, – признался он.
Она отступила назад.
– Я сделаю, что смогу, – пообещал Вадик, убрав руку.
– Больше! – Кобра поднялась из-за стола и отправилась прочь из вокзального буфета. – Человек ничего не может, Чапаев, он как трава. Ты сделаешь больше, чем можешь.
Проводив взглядом цыганку, Вадим покрутил в пальцах пятнадцать копеек, которые она ему оставила. Пятнашка – один телефонный разговор. Позвонить папе и выразить соболезнования по поводу убийства Полицая? Или Насте? Он чувствовал, что с этой монеткой можно дозвониться, куда угодно, хоть Фиделю Кастро.
Он вышел из буфета и направился к телефону-автомату.
Набрал номера отца.
Длинные гудки, и пятнашка Кобры провалилась в таксофон.
– Алло? – ответила секретарша Надя. – … Я слушаю.
То есть, уже не молокозавод.
– Мне нужен Илья Павлович Романов.
– Вы по какому делу?
– А он на месте?! – обрадовался Вадим.
– Что вы хотели?
– Поговорить о Полицае.
– Минуточку. Соединяю.
Через пять секунд Вадим услышал отца:
– Да?
– Здорово, Люша.
– … Э! – растерялся отец. – Кто вы?
– Не узнаешь?
– Нет.
– А если подумать?
– Прошу вас, не говорите загадками. Есть какие-то сведения о моем сыне?
– Его убили.
– Что вы несете?!
– Полицай убит, – повторил Вадим, дуясь от обиды за то, что батя не признает его голоса.
– Кем убит?
– Этого я не могу сказать. Жди моего звонка, Люша, я скоро перезвоню.
– Э, минуточку!! – взвыл папа.
Но Вадик повесил трубку. Общаться с родным отцом, который держит тебя не за сына, а за прохиндея, было невыносимо.
Вот тебе и Люша.
Люшей (сокращенный вариант Илюши) батьку могла звать одна женщина – очень давно и очень недолго – первая жена Романова старшего. Она же – мать младшего. Ольга с девичьей фамилией Петровская. Отец рассказывал о ней часто, но в общем-то, одно и то же: как она была прекрасна, как называла его Люшей и любила сладости, словно дитя.
Самое простое и красивое лицо на свете.
Ольга Петровская не успела привыкнуть к тому, что она Романова, как до боли возлюбивший ее город не успевает привыкать к новым именам: Петербург – Петроград – Ленинград. Она была плотью Ленинграда, пока не стала его духом. Вознесенная в туманные небеса города жертвенная дева, обожаемая, как "облака Балтики летом, лучше которых в мире этом никто не видел пока", и с влагой которых слилась, когда ей не было и двадцати, навечно. Жена и мать, не долюбившая своего сына. Теперь она ищет его и теряет, вновь находит и вновь отпускает, потому что мать всегда ищет сына. А сын – вечно стоит на коленях и из последних сил вращать землю в надежде обрести милосердие отца…