— Я же тебе говорил на брюхе ползти, мать твою! Что мне теперь делать, господин взводный? Ты нам нужен, одеяла нам нужны, пулемет нужен. Все нам нужно!
Сбросив на снег ранцы и одеяла, вскинул Богдана на спину и бегом спустился с крутизны. Положил взводного на пологом склоне, вернулся, взял пулемет, ранцы и одеяла, поволок все к потерявшему сознание взводному. Так и переносил поочередно то его, то трофеи к окопам, крича во всю глотку, призывая на помощь. Солдаты не шли к нему, хотя он кричал, что несет раненого. Достигнув первого окопа, позвал Ивана Катича. Дожидаться не стал, знал: за пулемет полагалась медаль. Побежал назад к своей добыче.
Иван подходил не спеша, а когда понял, что Богдан ранен, всхлипнул, опустился без сил рядом. Солдаты, наконец сообразили, что к чему, понесли Богдана к сторожке Луки Бога.
Собравшись с силами, Иван добрался до сторожки и замер на пороге: по одну сторону костра, который вновь раздували солдаты, лежал на спине Лука Бог, разинув окровавленный рот, по другую — с закрытыми глазами Богдан Драгович, сразу уменьшившийся, с каким-то словно бы подтаявшим лицом и черными огромными усами. Кто-то из солдат проворно и молча расстегивал его залитую кровью куртку. Чтоб не видеть раны, Иван отвернулся к лесу и темноте. Во имя чего он должен еще воевать?
Генерал Мишич:
— Прошу немедленно разработать мою предварительную директиву от двадцать шестого. Вы согласны с ней, Хаджич?
Хаджич:
— Вы имеете в виду директиву об отступлении армии на позиции перед Горни-Милановацем?
Генерал Мишич:
— Да. Липе — Таковска-Главица — Шарани. Вы сомневаетесь в чем-то? Говорите. Сейчас мне нужно все знать. В эти минуты не должно существовать различий в чинах, только в точках зрения и в суждениях. Пока не принято решение, должны как можно отчетливее проявиться все соображения. Чтобы потом была в действиях полная согласованность.
Хаджич:
— Опасность велика, и действовать нужно быстро.
Генерал Мишич:
— Но командовать без спешки. Приказ — это последний шаг в действиях командира. Вы все мне сказали?
Хаджич:
— Ваша директива от двадцать шестого будет иметь серьезные последствия для соседних армий. На такую операцию мы обязаны прежде получить согласие Верховного командования, господин генерал.
Генерал Мишич:
— А если согласия не последует? Как бы вы поступили?
Хаджич:
— Я полагаю, сейчас нельзя поступать иначе, чем решит Верховное командование.
Генерал Мишич:
— Даже когда мы убеждены? Когда обстоятельства, которых с маху не видно, в нашу пользу?
Хаджич:
— Господин генерал, все обстоятельства известны Верховному командованию. А с горы дальше видно, это старая мудрость.
Генерал Мишич:
— При условии, что у тех, кто находится на горе, лучше зрение, чем у тех, кто стоит поодаль или у ее подножия. А я порой сомневаюсь в дальновидности забравшихся на вершину горы. Чем ближе они к облакам, тем меньше кажутся им люди. У вас нет иных соображений по поводу отступления?
Хаджич:
— Подумайте, в каком мы окажемся положении, если Верховное командование не одобрит приказа?
Генерал Мишич:
— Это моя забота. А вы поторопитесь подготовить план действий дивизий. К девяти часам мы должны разослать приказ… Я вызываю Дринскую, прошу командира дивизии. Говорит Мишич. Докладывайте, Смилянич.
Смилянич:
— Дивизия отступила с Дичка-Главицы на линию Голубац — Клане.
Генерал Мишич:
— Немедленно пошлите мне письменное донесение. А теперь, пожалуйста, расскажите о том, о чем обычно не докладывают штабу армии.
Смилянич:
— Я вас не понимаю, господин генерал. Мои донесения, я надеюсь, исчерпывающи, и штабу армии известно о состоянии Дринской дивизии.
Генерал Мишич:
— Ваши донесения такие, какие полагается представлять высшему начальнику. А мне бы хотелось знать то, о чем вы могли бы сегодня поделиться со своим другом или школьным приятелем, окажись он у вас в штабе.
Смилянич:
— Если говорить как на исповеди и доверительно, то худшим наше положение быть не может. В штабе, как после похорон, глухая тишина. А вокруг в темноте какой-то зловещий шум и возня. Идет снег. Сухой и колючий. Вы слышите?
Генерал Мишич:
— Я вас понимаю. Неуютно на душе у солдата. Все померкло. Боится занимающегося дня. Думает мало и об одном.