Перед госпиталем, во дворе, забитом телегами и упряжками, в темноте, чуть разбавленной светом с лестницы, он едва протиснулся сквозь толпы легкораненых, которых возницы ссаживали с телег и вели в перевязочную. Он подошел к лестнице, подняться не было сил: омут криков, стонов, шагов, стук носилок и тазов. Попросил санитара позвать Милену.
— Кто ты ей?
— Отец.
— Такой чин для операционной не годится, господин.
Оскорбленный, он прислонился к косяку; мимо спешила сиделка.
— Подождите, прошу вас. Где Милена Катич? Отведите меня к ней.
— Милена в хирургической. Вы же знаете, туда вход воспрещен.
— Пожалуйста, передайте, отец просит ее на минуту выйти.
Женщина молча ушла. Его лихорадило: лестница под ним вздымалась.
Из освещенной комнаты вышла Милена, увидала его и, как всегда, стремительно бросилась навстречу; он опирался на стену; вот она, глаза блестят; подавленный чувством радости, он все-таки не мог взять в ладони и поцеловать ее голову.
Словно спасаясь от преследователей, она расстегнула его пелерину, пыталась и сюртук расстегнуть, спрятать лицо в самое отцовское сердце: уткнулась ему под мышку, молча, дрожа всем телом. Если б можно было никуда не идти, навсегда остаться здесь, в этом теплом убежище.
Он уронил трость и крепко обнял ее, безмолвно и взволнованно. Что под этим небом вообще имеет ценность без нее и Ивана? Ничего важнее нет на этом свете, чем трепет ее тела, ее дыхание, ее тепло. Как он мог, как смел отпустить ее санитаркой на войну!
Они не знали, сколько продолжалось их немое объятие. Наконец он шепнул:
— Дай посмотреть на тебя.
Она сильнее прижимала лицо к его груди. Только отца надо любить на войне. Только его. Ее самое испугала острота этого ощущения, и она поспешно оторвалась и глядела на отца расширенными, полными слез глазами.
Ему было недостаточно гладить ее по щекам, как обычно, недостаточно целовать в лоб, как бывало при каждой их встрече, но что сделать сейчас, он не знал. Ему хотелось поскорее уйти отсюда.
— Скажи своему начальнику, что ты поужинаешь и переночуешь у меня в городе.
Она долго молчала. Если принесут Владимира, а ее не окажется? Это будет ужасно.
— Ну давай, собирайся, — строже повторил он, сраженный ее молчанием.
— Не могу, папа.
— Я пробуду в Валеве только одну ночь, Милена. Да и госпиталь наверняка послезавтра эвакуируют.
— Маме очень плохо?
— Ты должна ей чаще и больше писать. Она послала тебе посылку. Я иду от командования и не захватил с собой. Сама возьмешь.
— Папа, я не могу идти с тобой, — ответила она, поправляя косынку.
И он увидел: глаза у нее высохли. Передник в крови. И она сейчас уйдет? Неужели это возможно?
— Операции делают всю ночь, а нас только две операционные сестры. Как же мне уйти?