Галадриэль, аккомпанируя себе на гитаре, пела своего любимого Гребенщикова.
Отчаянный гудок, заглушив песню, оборвался страшным ударом, лязгом буферов и звоном сыплющихся стекол.
— Кажись, приехали, — флегматично подытожил Митрандир.
Вагонные двери с шипением распахнулись.
— Граждане пассажиры, поезд дальше не пойдет, головной вагон сошел с рельсов, — донеслось откуда-то сверху. — Повторяю, головной вагон сошел с рельсов.
Хугин выглянул в окно и присвистнул:
— Ничего себе!
Первый вагон, ощетинившись выбитыми стеклами, боком стоял на шпалах. А рядом лежал сплющенный в лепешку автобус — по счастью, пустой.
То ли шофер понадеялся проскочить по переезду под самым носом поезда, то ли у него прямо на рельсах заглох мотор — но машинист не успел затормозить, и поезд всей своей массой долбанул по «Лиазу», смяв его, как детскую алюминиевую игрушку.
— Ладно. Вылезаем…
Митрандир помог Галадриэли выбраться из вагона, перекинулся несколькими словами с толстой бабищей в оранжевой безрукавке, выстроил на дороге свой отряд и с убитым видом сообщил:
— Поездов в ту сторону сегодня, очевидно, уже не будет. Единственный автобус на Захолустово — вон он, на нем мы тоже никуда не уедем. Ловить попутку бесполезно. В кабину такую ораву просто не втиснешь, а в кузов нас не возьмут, это запрещено. Выход один: идти в Воскресенское пешком. Плестись нам туда часов восемь. Поэтому проверьте одежду, обувь, рюкзаки, чтоб ничего не мешало и не натирало.
— Все в порядке? — полуутвердительно спросил он минут через пять. — Тогда… ты… ты… и ты — в хвост колонны. Будете следить, чтоб никто не отставал. А ты расчехляй гитару.
И, набрав в грудь побольше воздуха, он рявкнул так громко, что бабка в оранжевой безрукавке присела от испуга:
— В походную колонну! Напра-во! Шагом… арш!
Разномастные башмаки нестройно загрохотали по грязному льду.
— Песню… запе-вай!
И над одетым в снежную пелену лесом зазвенела никогда здесь до того не звучавшая песня:
— Гы-ы! Смотри, туристы! — заржал какой-то тип в кожаной куртке.
— Не смейся, дурак! — оборвала его бабка. — Была б у нас армия такая…
До Захолустова добрались еще засветло. Сделали небольшой привал и, наскоро перекусив сухим пайком, вновь тронулись в путь — теперь уже не по шоссе, а по лесной дороге, уже слегка присыпанной рыхлым снегом.
— Послушай-ка, Азазелло! — спросил Хугин, указывая на дерматиновый тубус, торчащий из рюкзака рыжего парня. — Ты что это за чертежи с собой повез?
— Какие чертежи? А-а, это. Там не чертежи, там эльфийский замок.
Хугин понимающе кивнул. Эльфийский замок, нарисованный гуашью на ватмане, занимал в клубе почти всю глухую стену. Может быть, это звучит странно, но от него исходила не то чтобы магия, но какая-то совершенно особая, воистину эльфийская энергетика. Пить крепкое или петь матерное у его подножия казалось кощунством.
Таких мест всегда было мало. Сейчас их уже почти не осталось.
«А скоро не останется вообще», — подумал Хугин.
В лесу уже совсем стемнело, и красные стволы сосен казались черными.
— Подтянись! Не растягиваться! — периодически покрикивал Митрандир.
Казалось, лес никогда не кончится. Но внезапно он оборвался. Дольше было ровное заснеженное поле. А за полем, на фоне бесконечной черноты, мерцал одинокий живой огонек.
— Вот оно, Воскресенское… — тихо произнесла Галадриэль.
Но огонек был дальше, чем казался. Он становился то ярче, то слабее, то вовсе угасал, заслоненный каким-то не то столбом, не то деревом, пока, наконец, не стал освещенным окном, отбрасывавшим на снег темную тень латинского креста.
— Что ж вы так поздно-то? — участливо спросил Коптев.
— Да что, — махнул рукой Митрандир, — попали в аварию у Черногрязского переезда и двадцать пять камэ топали пешим порядком.
— Понятно. Только вот что: пустить такую ораву к себе ночевать я не могу просто физически.
— Федорыч, о чем речь! Половина у меня в доме переночует запросто.
— А, ну тогда все в порядке. Половину твоих ушельцев я у себя как-нибудь пристрою.
— Ушельцев, говоришь? — рассмеялся Митрандир. — А что, это неплохо.
«Quod est inferius…»
Жизнь колонии ушельцев потихоньку налаживалась. Городские квартиры были проданы, деревенские дома куплены, и теперь колонисты целыми днями пропадали в окрестных селах, заготавливая продукты на предстоящую зиму и семена для будущей весны.