— Целей лучше иметь сразу несколько, сестрёнка. А для посторонних приоткрыть вообще иную, которая способна обмануть хотя бы часть наших врагов. Вот скажи, какую цель ставили перед собой организаторы первых Крестовых походов, чем воодушевляли воинов?
— Христианские святыни. Иерусалим, гроб господень, древние церкви…
— Всем понятные, всем привычные… и абсолютно бесполезные для нас, Борджиа.
Ваноцца ди Катанеи, как женщина, скажем так, сильно далёкая от политики и циничных ходов, в ней используемых, аж ахнула и пробормотала короткую молитву. Хотя уже должна была привыкнуть… будучи де-факто женой старого циника и матерью молодой поросли Борджиа. Зато сам понтифик, кривовато усмехнувшись, добавил:
— Как и всегда в близком кругу, Чезаре откровенен, но прав. Нам не нужен Иерусалим, он не выгоден ни стратегически, ни для наших кошельков. Зато им можно прикрыться, сделать вид, что мы метим именно туда, в привычную и слабодостижимую цель. Самим же наблюдать за тремя другими и сделать выбор, исходя из положения к тому времени. Это Магриб, затем часть Мамлюкского султаната, что на землях бывшего Египта и…
— И Османская империя, — загорелись глаза Лукреции. — Проливы?
— Нет, для этого мы слабы… пока, — уточнил я. — Зато у Османской империи есть несколько очень уязвимых мест. Например, не так и давно покорённые сербы, которые ненавидят турок люто и помнят о прежних временах. А ещё есть острова в эгейском море, захват хотя бы части которых даст очень большие выгоды. Так что будем внимательно наблюдать за ситуацией и, в зависимости от увиденного, выберем одну из тех целей, о которых только что было сказано.
— Твой брат многого хочет достичь, Лукреция… но это не кажется невозможным. Сложнее будет сделать то, чего он попытается добиться во время мира. Обрушить тех, кто стал врагом Святого Престола с того дня, как я получил тройную тиару понтифика… Это опасно, я не могу предсказать последствия.
— Но мы должны это сделать, отец.
— Да, должны. Действия Савонаролы подтверждают эту необходимость.
О чём это говорит викарий Христа и хозяин Святого Престола? О необходимости если и не разогнать ко всем чертям доминиканский монашеский орден, начиная с генерального магистра Джиоаччио Ториани, то как минимум низвести его до полного ничтожества, до невозможности играть сколько-нибудь значимую роль в церковной политике и тем более в светских делах. Хватит нам и одного Савонаролы, плода сношения жаб с гадюками, который выполз из сего паскудного инкубатора. Хотя нет, оттуда выползла и ещё одна гадина по имени Торквемада, но та резвится в Испании и пока не представляет лично для нас, Борджиа особой угрозы. Пока не представляет, потому как при первых действительно жёстких мерах против доминиканцев взвоет и он. Причём не жалобно, а угрожающе, наверняка пытаясь использовать всю мощь того инструмента, который орден святого Доминика в неслабой мере прибрал к своим рукам — инквизицию.
— Один великий римлянин сказал однажды: «Карфаген должен быть разрушен». В результате от некогда великого города даже стен не осталось, а могучая страна канула в Лету. Я же, перефразируя его, скажу так: «Орден святого Доминика должен быть распущен, а влияние самых опасных людей оттуда сведено к нулю». Но для этого… Пусть Савонарола ещё потешится с годик, устранять его… рано.
— Почему, сын?
— Он — пугало для других, отец. Уже сейчас на Ливорно и другие города умные люди смотрят со смесью страха, брезгливости и непонимания. Подождём, когда страх ослабнет, сменившись ненавистью. Когда брезгливость дорастёт до отвращения а непонимание сменится отторжением. Пусть Савонарола измажет нечистотами не только своё имя, но и всех доминиканцев. А ты, как знающий все потаённые пружины церкви, поможешь в этом несомненно богоугодном деле.
— Да… От такого удара доминиканцы могут и не оправиться. Останется лишь добить их, обрушить невидимые стены, защищающие их орден. И «посыпать солью» пепелище, чтобы на нём не взошли новые ростки.
Свершилось. Если Родриго Борджиа говорит такое, то он решился. Главное же тут даже не в самих доминиканцах, а в полной и наглядной дискредитации воинствующего мракобесия, явным и ярким символом которого является та самая клятая инквизиция, память о которой даже в двадцать первом веке вызывала естественный рвотный рефлекс. Если и впрямь удастся нанести ей удар отравленным стилетом, сочетая это с переносом вектора агрессии не внутрь Европы, а в земли турок, арабов и прочих, скажем так, совсем не европейцев… значит точно не зря меня, наёмного убийцу по прозвищу Кардинал, занесло в эти времена.