— Бухалова нет, только закуска, — не поднимая головы, ответил он. — Яблоки, лук, капуста, хурма. Чего сколько надо?
— Димас, это я, Витек!
— Витька? Поп! — Репин спрятал деньги в карман фиолетового халата и посмотрел в мою сторону. — Давно дембельнулся?
— Три дня назад.
— Бухаешь, бл…дь?
Не знаю, говорил ли он наобум или был прирожденным физиономистом-психологом, но он оказался точен в формулировке. Мне оставалось сознаться:
— Гудели вдвоем с Генофоном.
— Без теток?
Дима знал Генофона, но разговаривать и выпивать с ним считал для себя зазорным. Он вообще пил редко и небескорыстно, в основном используя водку для положительного решения полового вопроса.
— Без. Я еще не осмотрелся.
— Ну, ты даешь. Я в первый же день себе соску нашел. А что ж твоя Жанка? Она тебе не дает?
— С нею покончено, — ответил я высокопарно, в стиле Шекспира.
— Понятно, дает другому. Видел я его как-то. Ничего особенного, обычный лох, — Репин обтер земляные руки о грязное полотенце и пригласил: — Заходи!
У ларька с правого боку имелась небольшая, но крепкая дверь, через которую я проник внутрь. Протискиваясь между ящиков с овощами, я ободрал о торчащие из досок гвозди рукав пальто.
— Бл…дь! — сказал я в досаде.
Дима понял по-своему, понял значительно глубже:
— Да ты не расстраивайся, Витек. Все женщины — там! Хочешь, мы ее лоха отхерачим?
— Не надо, у них любовь, — ответил я.
— Не переживай. Я тебя с такой бабцой познакомлю… А ты вообще куда шел-то?
— Домой из института.
— Из института? Да брось ты. Теперь учиться не нужно. Вокруг кооперация. Все бурлит, пучится. Не поверишь, полгода назад прилавки были пустые, а теперь вот одной «гуманитарки» жри, сколько хочешь, главное, чтобы «бабки» были. «Бабки» надо делать, а не уроки. Ты, Поп, конечно, умный чел, усидчивый, но теперь это не актуально. Нужно быть просто хитрожопым. Пока будешь делать уроки, вся жизнь пройдет. Лавочка открылась и дает возможность взять столько, сколько унесешь, нужно только знать, где вход. Нужно один раз рискнуть!
— И как рискуешь ты?
— Ну… — Репа смутился. — По-настоящему я пока не рискую. Жду свой шанс. Но я и сейчас уже не какой-нибудь лох. Я получки и аванса не жду. У меня каждый вечер наличман карман оттопыривает. Я, братан, кручу один фокус. С каждого веса сто грамм мои. Продаю всем покупателям одну и ту же луковицу. Такой вот налог с покупок, Витек.
— Как так? — удивился я. — И тебе морду не бьют?
— А никто не врубается. Пока покупатель тупо смотрит на стрелку, я цепляю к корзине с товаром луковицу крючком. Ее вес — мой вес. Эйнштейны и Бронштейны о таком не мечтали.
Пока я пытался выразить свое отношение к фактам обвеса, в отверстие окошка втиснулось густо напудренное лицо. Оно поинтересовалось у Димы:
— Это «хурма» или «королек»?
— «Королек», — ответил Димас, не раздумывая.
— Тогда свешайте мне килограмм.
— Сию минуту, — пробормотал Репа.
Ловко жонглируя, он накидал в корзинку фруктов, извлек из-под халата крупную «луковицу» с загнутой крючком проволокой. Когда стрелка весов показала девятьсот граммов, Дима прицепил к корзине «прибор» и сказал в обведенные карандашом внимающие глаза:
— Вес взят, мадам, ровно кило.
Когда мадам отошла, я спросил друга:
— А что такое «королек»?
— Не знаю, — небрежно ответил он. — Но он был ей нужен. «Хурма» — она произнесла презрительно, а «королек» — с тонким налетом эротики.
— Круто! Ты давно тут работаешь?
— Два месяца. Что, тоже хочешь?
— У меня не получится.
— Захочешь — получится. Ты зачем сюда пришел?
— Давай бухнём вечером? — я решился взять Репу в дело. — С меня — шампанское, с тебя — девки. У тебя есть знакомые девки?
— Полно! Ты сколько готов пробухать?
— Баксов четыреста.
— Не хило! — Дима стянул с себя рабочий халат и сказал то, что я ожидал от него услышать: — Тогда рабочий день завершен.
Полчаса спустя мы катили по Октябрьской набережной на желтом такси. Между нами мерно покачивался ящик с шампанским. Еще две бутылки мы держали в руках.
Таксист, редковолосый брюнет средних лет, был молчалив, выбрит и одет в белую рубашку и галстук, то есть совсем не походил на таксиста. Но когда мы с Димоном прикладывались к бутылкам, он подозрительно шумно икал.
Поездка складывалась неважно. Шампанское было теплым и по вкусу напоминало газированную в сифоне брагу. По двум адресам, где Репа рассчитывал разжиться классными овцами, нам предложили прокатиться куда подальше.
— Куда теперь? — спросил я после очередного глотка.
— Туда же, — коротко пояснил Димон. — Куда бы мы ни ехали, мы всегда едем к овцам, Витек. И что бы мы ни делали, мы делаем ради них.
— Это неуважение, — вдруг встрял водитель.
— Не понял? — опешил от такой наглости Дима.
— Ну, если ты называешь женщин овцами, — не смутившись, пояснил водитель, — ты их не уважаешь. А раз ты за ними бегаешь, то ты не уважаешь и себя.
— Чего-о? — возмутился Дима. — С тобой здесь кто разговаривает? Крути баранку, гад! Овцы, между прочим, волшебные существа. Мураками надо читать.
В те времена в России еще не печатали Мураками, и мы с таксистом не поняли Репинской тирады, да и сам Дима, я думаю, не понимал, что сказал.
Я спросил, переключая его внимание:
— Дима, почему мы так далеко забираемся? На Петроградке у тебя больше нет знакомых?
— На Петроградке тетки с характером, с ними запарно. Им, Витек, нужен не просто перепихон, им нужны страсти, страдания, чувства. А у нас время поджимает, поэтому мы держим курс на пролетарский район. На Большевиков или на Колонтай, где сплошные общаги. Молдаванки, хохлушки, гагаузки. Они прагматичные и сговорчивые, особенно теперь, когда отрезаны от своей родины.
— Что значит отрезаны?
— То и значит, что распался «совок» на пятнадцать республик. Всем на всех наплевать, граждан нет, люди стали товаром, как и все остальное. Ну, и овцы, соответственно, тоже. Но об этом потом, мы приехали. Тормози, командир!
Мы остановились возле унылой грязной девятиэтажки, и Димас, хлопнув дверью, засеменил к дому по узкой тропке, проложенной между потемневших сугробов. В ожидании чуда я сорвал предохранитель с очередного «Советского» и сделал глоток. Водила на переднем сиденье заскулил тихо-тихо.
— Ты чего? — спросил я его. — Опять про свое уважение?
— Да нет, я забыл о нем давно, — отмахнулся тот.
— Горе случилось? — не унимался я.
Водитель схватился за сигареты, с кашлем вдохнул дым, плечи его затряслись:
— Горе с бухаловым. Месяц целый не пью. Сил больше нет.
— А ты не держись, на вот, выпей, — протянул я таксисту бутылку.
— Да нет, командир, мне реально нельзя, сдохнуть могу — химзащита.
— Хим — чего?
— Ну, такой укол в жопу с жидкой резиной, от которого при принятии алкоголя в любом виде и количестве белок сворачивается. Сначала сворачиваются твои молекулы, а потом и ты сам.
— И кто тебе такую подлянку заделал?
— Жена.
— А ты ей что сделал за это?
— Я? Ничего. Я сам виноват: слабый на «синьку». Пока получку не пропью — не остановлюсь. Когда на работе платить перестали — стал пропивать вещи домашние. Сначала ненужные: ковер, чеканки, электробритву… А когда дело дошло до телевизора — она, конечно, не выдержала и наняла санитаров…
Я так и не узнал, чем закончилась печальная история водителя, в машину вернулся Дима. Одинокий и съежившийся, как последний осиновый лист. Он с остервенением вырвал бутылку из ящика и, выстрелив пробкой в дерматиновый потолок салона, приложился к зеленому горлышку, покрытому пеной. Я заметил на его левом глазу набухающий фиолетовым цветом синяк, постучал водителя по плечу, чтобы тот ехал, и отвернулся к окну.
За окном вяло падали крупные хлопья. Медленно проплывали дома. По своим делам шли прохожие. В подавляющем большинстве это были женщины разных возрастов и размеров. Треть из них, по крайней мере, не была связана институтом брака. Треть от этой трети наверняка хотела шампанского. Ужасающая статистика.