В парадном оказалось темно и пахло картофельной шелухой. В родном парадном свет не особо нужен, в родном парадном надо помнить количество ступенек в каждом пролете на ощупь. И еда должна быть простой, от изысканной пучит желудок. И еще на лестнице обязательно должны жить кошки, чтобы крысы не прибегали из соседних домов. Кошками на лестнице отдавало тоже.
Я поднялся на пятый этаж и четыре раза нажал на белый кружок звонка, что висел возле двери, утепленной кусками жесткого войлока. Сердце стучало чаще, чем нужно. Я волновался и переступал с ноги на ногу, в мокрой насквозь шинели с вылинявшими погонами неопределенного рода войск.
Мне открыл Гена, сосед, опытный водопроводчик, с широкими, ржавыми и твердыми, как камень, ладонями. Он был в грязной майке до колен и пушистых бесформенных шлепанцах, перешитых из старых мягких игрушек. Толкнув дверь вперед, Гена пошатнулся и уперся спиной о наличник.
— Кого надо?
— Не узнаёшь?
— Нет.
— Гонять тебя было некому.
От водопроводчика исходил дурной запах распада фенолов и низкомолекулярных спиртов, но я был рад этому говнюку.
— Дядя Гена, это я, Виктор. И теперь я тебя гонять буду, как суслика.
— Вихтур! Мать твою!.. Ты это, того… — прошептал он. — Сбежал, что ли, ёп тыть?
И этот туда же! Все-таки пролетариат непроходимо глуп. Был ли он на самом деле движущей силой Октябрьской социалистической революции?
Я сказал просто:
— Старший сержант Попов демобилизован согласно осеннему приказу министра обороны. Бухать со мной будешь?
— Я? Я с четырнадцати лет пью, с той самой минуты, как в ремесленном училище первый болт завернул. Только… это… — Гена замолчал и насупился. — Только вот что: у меня с «бабками» плохо.
— Да ты забей, не думай. У меня все с собой: и выпивка, и закуска, — я протянул авоську к его носу, чтобы он мог посмотреть и понюхать.
— Что там у тебя? Натовская гуманитарная помощь?
— Помощь? Дождешься помощи от гуманитариев. Отбил у врага, — уверенно произнес я, вспоминая панику на перроне. — Ну что мы стоим в дверях, как первогодки. Пойдем, выпьем, я до костей промерз. Есть еще кто-нибудь дома?
— Нет никого. Моя спит. А Кирюха, братик мой полукровный, выпил бы, но не может, он в больнице сейчас — обжег тормозухой желудок.
— Тогда посидим на кухне, — предложил я. — Там курить можно.
На самом деле я обычно курил в своей собственной комнате, но мне не хотелось приглашать туда посторонних. Посторонние же — как широко ни бери, как ни рассматривай в лупу — это все, кроме двух моих друзей, моей возлюбленной, которая, возможно, сама не догадывалась об этом, и моих родителей, которых мне хочется уберечь от упоминания в этой истории.
Мы прошли на кухню и сели друг напротив друга за квадратный стол, плотно зажатый между газовой плитой и колонкой. Я вытащил из пакета скользкие пирожки и вареную курицу, которую Генофон разломил на две части в одно движение и почти бесшумно. На клеенчатой скатерти были нарисованы тарелки, вилки, ложки и даже кое-какая закуска, что существенно облегчало сервировку. Поэтому, когда я выставил две бутылки водки ровно по центру стола, натюрморт приобрел вид законченный, сытный, согласованный с законом симметрии и располагающий к долгой серьезной беседе.
Мы выпили по одной. Закусили и закурили… Молчали, наблюдая, как выдыхаемый нами дым зависает под потолком.
Генофон раздавил в пепельнице окурок, большим пальцем растер до молекулярного уровня и сказал:
— Что-то разговор, Витюх, не идет. Может, это… еще по одной?
— Не вопрос, — я призывно махнул рукой.
— Одобряю… — подмигнул Генофон.
Я принял его фразу за тост и опрокинул стопку.
Стопки у Генофона большие — граммов по восемьдесят, с непривычки мне ударило в голову, стало тепло и захотелось сделать или сказать что-нибудь доброе.
— Хорошо, — произнес я.
— А то, — подтвердил Генофон. — Это только бабы водку не любят. Души у них нет потому что. А ты это, Витек, голландский спирт «Рояль» пробовал?
— Откуда? В армии бухать не положено. Если только на аэродроме. Там можно, авиационного топлива.
— Ну да, ну да, — согласился Генка, закуривая. — Но я вот что тебе скажу: голландский спирт лучше авиационного, хотя технический тоже. В чистом виде химией отдает, поэтому его нужно разводить кока-колой. Это, Витек, получается такая штука… Со стакана прямо как чукча становишься. Завтра халтуру оплатят — попробуем. А пока «за неимением гербовой» давай нашей «Столичной» выпьем.
Мы выпили. Потребность совершать хорошие поступки и думать хорошие мысли усилилась, и я сказал снова:
— Хорошо, бляха-муха.
— Ну так ёп, — подтвердил Генофон.
— А вот этот спирт «Рояль» — он откуда? Раньше такого не было, не припомню.
— То, Витюха, говорю же, гуманитарная помощь, — объяснил Генофон.
— Но они же, голландцы, того… — выразил я свое несогласие.
— Пидоры? — не понял водопроводчик.
— Да нет, — я насупился, — они наши враги из Северо-Атлантического блока. Ну и пидоры, само собой, тоже. И, к тому же, наркоты.
— А вот спирт у них хороший, ядреный, и с утра не блюешь, — Генофон вступился не то за голландцев, не то за их алкоголь. — Гуманитарная помощь для нас, алкоголиков.
— Эх, не понимаешь ты, дурень, НАТО наш враг, — я попробовал повторить все, что запомнил в армии, невежественному, пьянеющему на глазах Генофону. — Тебе, дядя Гена, список наших врагов следует выучить и запомнить. Учи и запоминай. Американские империалисты, немцы, у которых фашизм поднимает голову, итальянские коллаборационисты, французские гомосеки, португальские конкистадоры… От них помощи быть не может, от них только мировая угроза!
Мне показалось, что водопроводчик струхнул, и я поспешил подбодрить его:
— Да ты не бзди, Генофон! С нами — весь прогрессивный мир. Посмотри себе под ноги. Там, под нами, бурно развивается Африка, которая по площади значительно превосходит Европу. Она на верном пути и, если будет следовать нашим курсом, скоро преодолеет голод, безработицу, малярию и полетит в космос. Справа и вниз от тебя расположена Латинская Америка, где тоже голод, безработица и венерические болезни, завезенные из гомосексуальной Европы. Там каждый второй похож на Фиделя Кастро, а каждый второй оставшийся — на Че Гевару, про женщин я даже не говорю. Слева от тебя — арабские коммунисты, китайские маоисты, кимирсеновцы и полпотовцы, со всеми вытекающими оттуда последствиями. Плюс все трудящиеся шара Земного…
Я замолчал, чтобы перевести дух.
— Так, значит, к чему это я? К тому, что натовские пайки достанутся нам только после полной победы над врагом.
— Да, — Генофон тяжело вздохнул. — Я вижу, тебя в армии здорово нахлобучили. По самое «не горюй».
— Да ты обурел, салабон! Ты как с дембелем себя ведешь? Я старший сержант ПВО Советской Армии! — чувство справедливого гнева подняло меня над столом, я уперся кулаками в нарисованные на скатерти тарелки и, глядя в глаза Генофону, отчетливо выговорил: — А ты кто?
Разрисованная едой клеенка под моим давлением поползла вниз, увлекая за собой расставленные на ней физически существующие закуски и напитки. Генофон не отвечал, вместо этого он пьяно насупился и потянул скатерть с противоположной стороны, выравнивая баланс сил и спасая бутылки от боя. Судя по реакции, мне не удалось напугать соседа-водопроводчика, систематическое пьянство сделало его безучастным к собственной судьбе.
Худой мир лучше доброй войны, поэтому, потягав скатерть взад-вперед пару минут, мы успокоились.
— Не ершись, Витек, ты же дома. Суши портянки, кури, пей, приходи в себя, одним словом, — сказал Генофон, отдышавшись и пригладив вспотевшие волосы.
Сказал и налил водку в стопки:
— Тебя два года не было. Ты, наверное, там у себя в тундре даже телевизора не смотрел и белых медведиц принимал за женщин. Ты ведь, это, обижался, поди? А все было продумано правильно. Телевизор ведь, братка, смотреть вредно. Наукой доказано. А от женщин у солдата нервные расстройства — это еще раньше доказано, до того как изобрели телевизор. Когда человек сам не знает, как о себе позаботиться, о нем заботится Родина. Родина давала тебе еду и питье, обеспечивала обмундированием, а за это ты охранял ее от врагов.