Собственно, я непосредственно был в тюрьме, ибо комната, в которой я находился, больше всего походила на конуру равелина Петропавловской крепости. Однако я не чувствовал страха, я чувствовал жажду. Чтобы начать бояться, мне необходимо было напиться воды и поспать. Воды не было, сон не задавался из-за приступов мигрени и тошноты. Так пытают себя алкоголики. Я отвернулся к стене, накрылся пиджаком от позора, крепко зажмурился и вроде бы стал засыпать, как вдруг щелкнули засовы, и на пороге камеры показалась Катя. Она была в военном френче, туго перетянутом широким ремнем с кобурой. На ее восхитительной голове алела косынка. Выражение лица было измученным и суровым, словно после аборта.
— Посадите его на стул, развяжите и ждите за дверью, — бросила она долговязому молодому охраннику, по виду непрофессионалу, вошедшему вслед за ней.
Тот выполнил задание без слов, стараясь не касаться меня лишний раз, и удалился поспешно.
— Интуиция меня не подвела, — процедил я небрежно. — Я нашел тебя, киска.
— Прекратите, Попов, — Катерина опустилась на стул и скрестила на груди руки. — Не мелите чепухи. Вы валялись пьяный в притоне, когда мои люди нашли вас.
— Приятно слышать, что ты тоже нуждалась во мне.
— Прекратите. Мы искали вас, чтобы зачитать и привести в исполнение приговор!
— Позвольте узнать, кто это «мы»? — спросил я, потирая опухшие руки.
— Боевая организация граждан, — произнесла Катя с вызовом.
— Ты тоже «БОГ»? Мне следует пасть на колени? — я представлял нашу встречу иначе и, чтобы не скисать, язвил. — К сожалению, во мне не осталось веры, ибо я уже видел одного «бога» совсем недавно в обстоятельствах не слишком приличных.
— Это я послала Игоря на одиночный пикет. Он должен был показать вам транспарант, где было написано, кто вы такой на самом деле. Он должен был заставить вас задуматься о том, что вы делаете.
— По-моему, у него не получилось.
— Прекратите паясничать. Вы развратили Игоря!
— Я не знал, что он «бог», и угостил его виски. А он выпил.
— Нас еще называют «красными косынками», — Катя демонстрировала твердость и не собиралась шутить.
— Не знаю. Не слышал. Слышал только про красные трусы, что они больше не в моде.
— Вы лжете. Мы действуем больше года. Мы представляем интересы «Родины-8», которая защищает интересы народа, в отличие от прочих так называемых «родин», — Катя нахмурилась. — И прекратите мне «тыкать».
— Вы что же, Катерина, заодно с теми матросами, которые ездят на грузовиках и грабят винные магазины?
— Не смейте! — Катя схватилась за портупею, видимо, для поддержки. — Эти матросы обычные гопники, маргинальная секта.
— А ваши люди не грабят?
— Наши люди — экспроприируют, — Катя встала и села, она разволновалась больше меня. — Мы ничего не оставляем себе. Все отправляем на дело.
— В Москву? — спросил я, удивившись собственной прозорливости.
— В Москву, — кивнула она по-детски.
— Все как у Чехова. Милая Катерина, мы тоже отправляем в Москву.
— Не надо называть меня милой. И я вам не верю.
— Да, Катя, да. Так и есть. Москва собирает со всех: с революционеров, с реакционеров, с патриотов, с диссидентов — и всем обещает что-то. А раз Москва обещает всем, то ничего не даст никому. Вы понимаете, что происходит, Катя? Вы понимаете! Мне нужно позвонить.
— Это исключено, вы под арестом. И я вам не верю. Ни одному слову. Но как вы умеете лгать, боже мой!
— Вы про ту нашу встречу?
— Забудьте! Ничего не было. В общем-то я узнала от вас почти все, что мне нужно. Если вам больше нечего мне сообщить, извольте слушать. Мы, «красные косынки» «Боевой организации граждан», судим вас, коллаборациониста Попова, за пьянство, разврат и предательство, за разбазаривание общественного имущества и порчу памятников архитектуры…
Здесь я перестал ее слушать. Я думал о том, что всегда доверял женщинам чересчур и через женщин лишился сначала покоя, потом работы, жилища и вот теперь, возможно, жизни и половых органов. Даже если живешь, не зная законов, закономерно все то, что происходит с тобой.
— Попов, прекратите все время кивать. Вы не слушаете меня, — повысила Катя голос. — Вы можете не слушать, это вас не спасет, Попов, ответьте мне на последний вопрос!
— Я пока ни на один не ответил, — сказал я удивленно.
— Достаточно одного ответа, Попов. Но сначала подумайте хорошенько, от этого зависит ваша жизнь.
— Катя…
— Молчать! Отвечайте: это писали вы? — она бросила мне на колени такую знакомую тетрадь в клетку.
— Дались вам всем эти досье, — выдавил я почти с ненавистью.
— Досье меня не интересуют. Это не досье — это бред, демагогия, маразм и софистика. Я говорю о текстах, написанных с обратной стороны, смотрите сюда. Это писали вы?
Я перевернул тетрадь и увидел наезжающие друг на друга строчки стихов. Я покраснел и подумал, что теперь между нами точно все кончено. Если и стоило уничтожить эту злосчастную тетрадь, то именно из-за стихов. Стихи были ужасны, беспомощны и убоги. Обычно я писал их, напившись в сиську. Я писал про Жанну, про Машу, про Лену, про каких-то случайных дур. Я ничего не успел написать о Кате, не мог найти слов.
— Ты писал? — Катя подошла так близко, что я ощутил ярость, кипящую в ее теле. — Говори!
— Да, — сказал я и зажмурился, ожидая, что она ударит меня по щеке.
Но Катя не ударила. Катя отчего-то медлила.
— Это все обо мне? — спросила она очень тихо.
— Да, — решив идти до конца, выдохнул я и с вызовом посмотрел ей в глаза.
— Зачем же ты, такой талантливый, такой хороший человек, занимался всем этим грязным делом?
— «Зачем»? Это долгий разговор, не сейчас и не здесь, но в общих чертах звучит так: мы живем в такое время, когда от нас ничего не зависит. Я не знаю, как ты, но я всегда оказывался там, где оказывался, вопреки пожеланиям и, чаще всего, случайно. Я действовал так, как предлагали мне обстоятельства места. Сначала таскал мешки, потом строил «Родину-6»… Теперь-то я понимаю, что мне просто надо было искать тебя. С самого начала. Искать тебя и ничего больше не делать. На этом точка, не будем медлить — стреляй скорей.
Первая часть моего ответа была вызвана желанием потянуть время, вторая — выдумкой, третья — правдой. Правду говорить труднее, чем врать, поэтому начал я бодро, а заканчивал сбивчиво. Однако я попал в цель.
Катины глаза хищно расширились.
— Конвой! — позвала она.
Вошли двое, тот хлипкий парень, который меня развязал, и с ним еще один, еще хлипче. Во времена техпрогресса выигрывают одни слабаки.
— Он во всем сознался. Отведите его в туалет, верните шнурки и ремень, а затем выведете во двор. Я сама приведу приговор в исполнение.
— Слушаемся, — ответили они вразнобой и, с опаской посмотрев в мою сторону, попросили: — Товарищ, пойдемте выполнять распоряжение.
Наверное, я мог их скрутить. Мог бы, по крайней мере, попробовать, вместо этого я сказал:
— Катя, я не хочу… в туалет.
Она ничего не ответила, я послушно встал и пошел по коридору.
Как же так, как же так, думал я, разглядывая серый, с каждым шагом меняющий угол наклона, пол. Не может быть, не может быть, думал я. Ноги были ватные, в голове шумел колокол.
В туалет я сходить не смог, шнурки вставить — тоже, сложил их в карман, неряшливо спутав в клубок. Я читал, что приговор исполняется на каком-нибудь условленном участке длинного коридора во время перемещения, когда осужденный меньше всего этого ждет. А я ждал, и поэтому, когда Катерина внезапно вышла из-за поворота, я повалился на пол, теряя чувство. Выстрел раздался, когда я уже лежал на полу. Я определенно не должен был видеть пули, но я видел, как вращающийся металлический конус, размером с навозную муху, приближается к моему лбу.
Жизнь померкла.
Только померкла. На пару часов.
Я очнулся на заднем сиденье легкового автомобиля, оно было кожаным, красным и пахло дорогой парфюмерией. Я лежал лицом вниз, уткнувшись носом в кожаный шов. Лежал и испытывал трудно-описываемое блаженство.