Вечно Ваш К.»
Эпилог
Мы добирались до острова целую вечность. Сначала самолетом, который, как мне показалось, просто застрял в сгустках багрово-синих туч. Потом тряслись в душном автобусе вместе с папуасами и их домашним скотом. Затем болтались на корме огромной моторной лодки, где я то и дело свешивался с борта, делясь с океаном скромным пайком. Если я засыпал, то ненадолго. Во сне мне чудилась погоня: какие-то невзрачные, но быстрые люди бежали за мной, догоняли, хватали за руки и надевали на голову мешок.
Катерине качка была нипочем, она жевала тунца, пила «Петит-шаблиз» из бутылки и читала комментарии Набокова к роману «Евгений Онегин» на английском. Последнее испугало меня всерьез.
Когда мы наконец сошли на берег (это был горячий белоснежный песок), я попробовал убежать от нее, но не смог: моя голова закружилась, и, чтобы успокоить колебания внутри, я замер, облокотившись о шероховатую пальму. С одного из деревьев раздался пронзительный смех, напомнивший мне о Родине. Я не стал поднимать голову. Кто смеялся — обезьяна или попугай — и над кем — мне было безразлично в ту минуту. Катя сбросила с себя туфли (шпильки застревали в песке) и строгую колониальную двойку, облачилась в невесомый полупрозрачный хитон цвета спелой лесной земляники, цвета и запаха ее губ.
— Что ты чувствуешь? — спросила она, прислонив к моему паху обтянутое алым шелком бедро.
— Я хочу пить, — ответил я, вздрагивая.
— Пойдем, до бунгало недалеко, — сказала она и погладила мою спину своей волшебной рукой, вверх-вниз, вверх-вниз.
Ее прикосновение помогло — все во мне поднялось и наполнилось силой. Она гладила меня, и мы шли. Это был физиологический феномен, приятный и необъяснимый.
Бунгало нехотя приближалось. Двухэтажная бревенчатая постройка с верандой, оборудованной под летний бар. К стойке сбегались семь столиков, проткнутых посередине пестрыми зонтиками. Все свободны. Вокруг них росли пальмы с бананами. В центре участка в песок был врыт псевдо-тотемный столб с вырезанным на нем чем-то многоруким, многоглазым и улыбающимся.
Позже я узнал, что это было основное и единственное строение острова. Очищающий минимализм, раскрывающий бесконечность пространства. Несбыточная мечта человека, запертого в душной коробке посреди кровожадного города. Точка между небом и морем.
— Точка свободы, — сказала Катя.
«Умна, — подумал я, — умна и хороша, мне будет с ней удобно».
Добредя до первого столика, я опустился в шезлонг, Катя села напротив, скрестив гладкие голые ноги. Обезвоженная, непричесанная, в имитирующем одежду хитоне, она казалась божеством и животным одновременно.
— Погоди, я устрою тебе, — сказал я сдавленным голосом. — Вот только немного попью.
— Торопись, — улыбнулась Катя. — Эй, гарсон, принесите воды!
Из-за стойки выпрыгнул смуглый, обросший белой бородой человек в гавайской рубахе и направился к нам, изображая руками какие-то знаки.
— A cup of water, boy, — попросил я.
— Не понимаю, — осклабился он.
— Воды! — повторил я на уже неродном.
— Сам возьми, — ответил мужчина и смахнул с лица прядь длинных седых волос.
— Косберг? — я подпрыгнул в шезлонге.
— А ты думал — кто? — прогоготал он. — Обезьяна в трико?
— Как же вы здесь?..
— Нормально. Это мой остров.
— А как же Родина?
— «Родина» пришвартована.
— Нет, я имею в виду нашу, шестую.
— Это долгий разговор, может быть, я присяду? — Косберг уселся в свободный шезлонг между мною и Катей.
— Конечно, — с запозданием согласился я.
— Тогда представь меня свой спутнице, — скомандовал он, выкладывая из рюкзака, который висел у него на плече, коробку сигар, минеральную воду, бутылку капитанского рома и пластиковый пузырь со льдом.
— Это Катерина, — сказал я без помпы. — А это каперанг Косберг.
— Теперь просто Косберг, — поправил меня он, закончив сервировку тремя глубокими бокалами, после чего на минуту затих, сосредоточившись на разжигании курительной трубки с длинным лакированным мундштуком. — Военное время закончилось.
— Очень приятно, — ответила Катя.
— И мне, — каперанг выдул густое ароматное облако. — А главное — что ему. Я бы на его месте тоже наделал глупостей. Давайте выпьем за встречу.
— Мы, пожалуй, воды, — я посмотрел на Катерину. — У нас есть кое-какие дела.
— Понимаю, собираетесь завести папуасиков. Дело хорошее. Ну а мне уже поздно по возрасту, поэтому я просто выпью.
Косберг бросил в свой бокал пригоршню льда, залил доверху ромом и, запустив круговым движением руки «винт» в бокале, выпил все до последней капли. Не успевшие растаять кусочки льда он отправил себе за шиворот.
— Жарко тут, особенно после первой бутылки, — подмигнул он. — Давайте пять минут помолчим, посмотрим на море.
Море дремало, блестело под солнцем. Ни одной черточки, вплоть до самого горизонта. Море, казалось, затопило собой всю сушу. Глядя на мир с этой точки, становилось понятно, что нет больше суши, кроме этого острова.
— Косберг, — прервал я молчание. — Я, кажется, понял.
— Нет, погоди. Перед тем, как приступить к практике, давай закончим с теорией. Родина. Что ты понимаешь под этим словом, Виктор?
— Это место, где человек родился, где сложился, где возник этнос, — выдал я все, что знал.
— Об этносе сразу можешь забыть. О том, что сложился, — тоже. Теперь к слову «место». Родина — это понятие, а не территория. Это не набор предметов и людей, язык которых ты понимаешь, людей, которые кажутся тебе знакомыми. Родина — это не четыре китайских ресторана в престижных местах, не дачный участок в Кирилловском, не лесные делянки с хвоей, не жирная нефтяная лужа у ног, не газовая труба у носа, не Тверь и не Москва. Ее структура иная. Если хочешь знать, она всегда там, где ты. Чтобы понять это, мне понадобилось сперва умереть под водой, — Косберг отхлебнул рому и кашлянул. — А затем умереть на берегу. Но не в этом дело. Родина у каждого своя, Виктор! Для меня Родина — это моя подводная лодка и только; но когда я встаю на рейд — Родиной становится весь океан.
Каперанг замолчал, раскуривая погасшую трубку. Он делал это очень умело, и вскоре ароматные облака потекли на восток. Косберг проследил их полет и продолжил:
— Я уже старый, Виктор. Я многого не могу понять и почувствовать. Но ты, Виктор, еще обязан думать и чувствовать шире. Эта девушка с тобой — та самая Катерина?
— Да. Вы же только что познакомились.
— Ну, Виктор, не обессудь, такой тут ром. Так вот сейчас вся твоя Родина — это ее зад. А с другой стороны, твоя Родина — это весь мир. И то, и другое безгранично прекрасно. Не будь дураком, живи.
— Зачем же тогда вы возили деньги в Москву?
— Я ничего не возил. Ну, может быть, один раз. Отвез один раз и понял, что они нас дурачат. Понимаешь, Виктор, Москва — это не город, не столица империи. Там нет людей, Виктор. Там люди — не люди, а функции, функции денежных аргументов. А Москва — просто перевалочный пункт. Я догадался, что деньги, которые мы с тобой отправляли в Москву, там не задерживаются. Их тоже отправляют куда-то, но уже не грузовиками, а самолетами. Когда я это увидел, Виктор, я умер опять, как тогда в батискафе, умер уже как гражданин. Я понял, что наша Родина не может быть там. И я стал искать ее. И нашел, как ты теперь видишь. Тебе нравится здесь, Виктор?
— Да, — без раздумий ответил я.
— А вам, Катерина?
— Да, — Катя посмотрела на меня и облизнулась.
— Тогда все это ваше, — развел Косберг руками. — Берите.
— А вы, каперанг?
— А я дожидался вас. Сейчас я допью бутылку, запущу ее подальше в кусты, докурю и отправлюсь в плаванье. Мне по душе это место, но, боюсь, на берегу я сбухаюсь. К тому же, «Родина» давно готова и просится в кругосветное. Так что прощайте!
— Косберг, мы увидимся снова? — спросил я, едва не всхлипнув.
— Может быть. Все может быть…