Он схватил маркировщика за плечо.
– Стой! Куда ложите? Ах, чтоб вам пусто было! Вот люди! Надо так… Так!.. Так!..
Фома Егорович стал показывать. Когда он вернулся, Маргулиес задумчиво стоял на прежнем месте, вертя в руках газету.
– А ну-ка, Фома Егорович, что вы, между прочим, скажете по этому поводу?
Маргулиес протянул американцу газету и показал кончиком карандаша место:
– Харьков сделал триста шесть замесов.
Фома Егорович взял газету и приблизил ее к глазам. Он с удовольствием отчетливо вслух прочел телеграмму.
Для него было величайшим наслаждением читать вслух по-русски.
Он читал и после каждой фразы останавливался, поглядывая на Маргулиеса светлыми, твердо сияющими глазами: дескать, смотрите, как я хорошо читаю по-русски, а?
– Какое ваше мнение? – спросил Маргулиес.
– Хорошо! – воскликнул американец. – Браво, бис! Теперь надо – и так далее.
– Мы думаем тоже попробовать. А?
– Бить Харьков? Обязательно. Надо бить. Как это говорится: за битых двух побитых дают.
Маргулиес подавил улыбку.
– Вы, Фома Егорович, энтузиаст.
– Я энтузиаст? Нет, я американец. Бить!
– А технически это возможно?
– Технически все возможно. Все на свете и топор. Я вам скажу по секрету пример: в тысяча девятьсот девятнадцатом году в штате Монтана я бетонировал шоссе, и мы однажды за сутки уложили пятьсот кубов. Это нам стоило не ложиться в постель двадцать четыре часа.
– И машина выдержала?
– Машину мы имели, как это называется, от менаджера – по-русски подрядчик – напрокат. Мы взяли от машины больше, чем она могла дать. Зато мы не имели понятия о бригаде. Никакой ударной бригады, но мы были заинтересованы в проценты.
– Позвольте. Но ведь у машины – паспорт. Официальный паспорт фирмы.
– Официальный паспорт пишут такие самые люди, как мы с вами, грешные.
Маргулиес быстро вытащил из кармана цукат и бросил в рот. Он с трудом сдерживал волнение.
– И действительно такой случай был?
– Как я сейчас живой стою перед вами. Пятьсот кубов. Вот бог, а вот порог.
Маргулиес расстегнул и тотчас застегнул пиджак. Это меняло дело. Открывались новые возможности. Он проворно протянул Фоме Егоровичу руку.
– Ну, будьте. Большое спасибо. Я тороплюсь.
– Никогда не надо торопиться, – заметил американец. – Тише едешь дальше будешь.
Маргулиес усмехнулся.
– От того места, куда едешь, – быстро прибавил он.
– Ну, товарищ хозяин, вы едете в такое место, что будет очень неважно, если вы скоро доедете. Лучше бы вы не очень скоро доехали.
Маргулиес погрозил ему газетой.
– Вы известный буржуй и контрреволюционер, Фома Егорович.
– Контрреволюционер – нет, избави меня бог. Буржуй – нет, никаким образом. Я честный беспартийный спец. Я работаю по вольному соглашению с вашим правительством и даже делаю больше, чем должен, – иногда это мне стоит сорок восемь часов не ложиться в постель. Мой труд – ваши деньги. Мы квиты. А социализм – будем видеть, будем видеть.
Маргулиес легонько взял Фому Егоровича за бока и тиснул.
– А сколько у вас, дорогой Фома Егорович, уже долларчиков в банке? Сознайтесь!
Да, он копил деньги.
Десять лет тому назад он уехал из Штатов на заработки. Он оставил дома некрасивую жену и детей.
В Америке было трудно найти работу.
Он был страшно беден. Он оставил семье пятьсот долларов. Но он был неплохой инженер. Он дал себе слово вернуться обратно не раньше, чем у него на текущем счету соберется двадцать тысяч долларов. С этими деньгами уже можно начинать жизнь: открыть строительную контору, войти в дело, положить первый камень будущего богатства. Двадцать тысяч долларов плюс многолетний опыт и воля – этого достаточно. Через десять лет у него будет сто тысяч.
Он отправился странствовать. Он не отказывался ни от каких условий, ни от каких контрактов.
Он работал в Китае, в Индии, в Португалии, в Советском Союзе.
Ему было все равно, где и для кого работать, лишь бы аккуратно платили деньги. Он делил жалованье пополам. Одну половину переводил на текущий счет в банк, другую посылал семье, оставляя себе на жизнь лишь ничтожную часть.
Он отказывал себе в самом необходимом. Но это ничуть не отражалось на его настроении. Наоборот, он был всегда и везде весел, бодр, жизнерадостен, здоров.
Перед ним стояла сияющая перспектива богатства и благополучия. С каждым месяцем эта перспектива становилась все ближе и реальней.
Это была его заветная радость.
Американец просиял. Лукаво улыбаясь, он вытащил маленькую алюминиевую записную книжку, которая в то же время была и карманным арифмометром.