Но ни один из них при этом не забывал своей роли.
Мистер Рай Руп с мягкой вежливостью задавал вопросы. Налбандов предупредительно и преувеличенно точно на них отвечал.
Мистер Рай Руп делал интересные замечания, Налбандов, отдавая должное их тонкости, принимал их или отвергал.
Разумеется, мистера Рай Рупа прежде всего заинтересовали и удивили масштабы строительства.
Налбандов мотнул головой.
Белый рисунок молнии скользил по крышам и облакам.
Здесь было собрано приблизительно сто двадцать или сто тридцать тысяч рабочих, служащих, инженеров, их семейств и приезжих. Более точных сведений не имелось.
Статистика не поспевала за жизнью. Время оставляло за собой ряды выдохшихся цифр.
Но что это было?
Село? Конечно, нет. Местечко? Нет. Лагерь, рабочий поселок, станция? Нет.
Официально этот громадный населенный пункт назывался город. Но был ли он городом?
Вряд ли!
Во всяком случае, в нем отсутствовало то неуловимое, без чего почти невозможно ощущение города.
В нем не было традиции.
Он возникал слишком быстро. Он возникал со скоростью, опрокидывающей представление о времени, потребном для создания такого большого города.
История еще не успела положить на него своего клейма.
В нем не было монументов, обычаев, стилей, векового национального запаха.
Кроме того – и это самое главное из того, что бросалось в глаза, – в нем не было ни одной черты, говорящей о религии.
Мистер Рай Руп посетил на своем веку великое множество городов.
Среди них были города, возникшие тысячелетия тому назад и продолжающие жить до сих пор.
Были города-государства, города-трупы с остекленевшими глазами, великолепные свидетели древнейшей культуры, блистательных эр, жестокие памятники неповторимых архитектурных стилей, созданные руками рабов.
Были города, идущие к славе, и были города, давно достигшие своего расцвета и теперь медленно оскудевающие.
Были, наконец, города, выросшие в какие-нибудь десять – пятнадцать лет; новые американские города, индустриальные центры, заимствующие для своих дворцов, церквей, отелей и библиотек стили всех эпох и народов с бесцеремонностью нувориша, убежденного, что за свои деньги он может получить всю культуру прошлого, но получающего в действительности лишь более или менее удачные подделки, лишенные души и смысла.
Но во всех этих городах, даже в самых новых и быстро возникших, торжествовала старая традиция религии, ремесел, производства, потребления, нации, социального строя.
XXXII
Они проезжали по широким улицам. Эти улицы с таким же успехом могли быть названы шоссейными или грунтовыми дорогами.
Им попадались жилые дома, магазины, кинематографы, банки, школы, редакции газет, типографии, техникумы, был – морг…
Был полотняный цирк.
Но дома не имели стиля. Дома были стандартными деревянными сооружениями, палатками, бараками, землянками.
Магазины напоминали пожарные сараи, банки и школы помещались в балаганах, кинематографы представляли отгороженные пустыри с рядами вбитых в землю скамеек.
Повсюду были железнодорожные переезды, семафоры, шлагбаумы, шипенье и пар.
Это был черновой набросок города.
Но и сейчас в этом грубом черновом наброске уже ощущалось некое деление на районы, уже угадывался характер этих районов, уже появлялся бытовой рельеф.
Все то, что находилось по правую руку главной железнодорожной магистрали, было центром производственным. Там угольной панорамой рисовались чудовищные решетчатые фигуры объектов и агрегатов.
Все то, что находилось по левую руку, было центром потребительским. Но даже и в этом потребительском центре преобладал производственный колорит.
Геодезисты всюду выставляли свои полосатые шесты.
Вдоль дороги тянули перекрученную ленту рулетки; она блестела на солнце зеркальным винтом коловорота.
Были целые улицы бондарных мастерских.
Здесь сколачивали громадные деревянные чаны – "шари", – потребные для водонапорных башен, прачечных и бань.
В воздухе стоял дубовый гул молотков.
Здесь были огромные дворы, сплошь заваленные целыми штабелями скобяного товара, железными кроватями, рукомойниками, мисками, плевательницами, ведрами.
Но были также и дворы, где на чахлых грядках тесно и бледно выращивали саженцы черного и красного леса, жалкие прутики, редко обросшие вялыми листочками. Они никли под нестерпимыми лучами солнца, отяжеленные толстым слоем душной и едкой пыли.
В витринах книжных магазинов выгорали пестрые переплеты.