— В свою бытность шеф наш, Иван Дмитриевич, брал не лицедейством, а характером, который дополнял соответствующую внешность. Каждое его ролевое «представление» — демонстрация избранной личности, а не личины. Личность привлекает основное внимание и отвлекает от отдельных внешних деталей. А что получилось у вас?
На этот вопрос Викентий снова промолчал, покорно ожидая вердикта начальника, потому Сушко постарался совершенно конкретно указать на ошибки-несоответствия:
— Никогда не смотрите уголовнику прямо в глаза, только со стороны или боковым зрением. Блеск глаз выдаёт вашу молодость и совсем не криминальную натуру. Вы можете наклеить трахомные веки, но пытливый взгляд полицейского и за ними не спрячете.
Викентий согласно кивнул, готовый принять следующую порцию критики.
— Дайте мне вашу левую руку, — попросил Сушко, и Румянцев исполнил приказ начальника, весь обратившись во внимание и слух. — Не смотря на бутафорскую грязь, ладонь ваша остаётся гладкой и влажной. А где стариковская заскорузлость и сухость, где мозоли от многолетнего труда бедняка? Их нет. В правой руке вы держали клюку, а теперь покажите правую ладань. Та же картина. А ведь от долгого пользования клюкой возникают специфические по направленности мозоли. Их тоже нет. Тогда нельзя выставлять напоказ то, что показывать не стоит, а вы мне открыто ладошки демонстриуете. Клюкой не двигают — на неё опираются, вы же чуть ли не несёте её в руке.
Наконец, преодолев подавленность и растерянность, Викентий ответил:
— Я всё понял, но у меня никогда не было наставника, подобного вам по кропотливости наставлений. Благодарю и прошу продолжить ваш анализ и критику.
— Хорошо, я, по вашему настоянию, продолжу, — согласился Сушко. — Вы медленно передвигаете ноги, семеня на полусогнутых. Но стаческого шаркания я не слышу. А теперь, тем же старческим голосом, прочтите первые строки «Водопада» Гавриила Державина, уверен, вы его знаете.
Тут молодой Румянцев, покачав головой, взмолился:
— Знаю «Водопад», но это не проботанный мною текст, потому в правильностистриковских интонаций и артикуляции я не уверен. Лавр Феликсович, я вас прекрасно понял и во второй раз уже не попадусь. А запах, я сам вам о нём скажу. От старика дожно пахнуть годами беспросветной бедности и месяцами немытым телом, а от меня за версту несёт благополучием и сытостью. Плохой из меня нищий.
— Уже сносный, уже сносный, — улыбнувшись сказал Сушко и не приминул добавить. — Только цыпки явно лишние. Весна, тепло — холода и снега давно нет.
Теперь и Викентий улыбнулся, а потом серьёзным голосом добавил:
— Лавр Феликсович, я быстро учусь. Когда же мне можно надеяться на возможность внедрения?
Сушко спешил, к начальству не опаздывают, потому и бросил своё привычное, но знакомое каждому:
— Доживём-увидим, а потом подумаем.
Солнечное весеннее тепло и запахи цветения заставили Сыскную приоткрыть окна. Ожидая появления Сушко, Путилин стоял у окна и жадно втягивал в себя свежий воздух, наслаждаясь радостью существования и возможностью чувствовать жизнь. Третий срок начальствования над Сыскной дался ему непросто. Возраст брал своё: пятьдесят девять лет, а из них тридцать пять с перывами в полиции, грузом лежали на плечах пожилого сыщика. Уже не было молодой подвижности тела, упругой силы рук и ног, былой неутомимости в поиске и преследовании преступников, но пытливый разум и сыскная сметливость с лихвой заменяли утраченное. Фигура обрела грузность, волосы и неизменные бакенбарды серебрились сединой, ямочка на подбородке стала глубже, отчётливее, а линия рта — жёстче. Только глаза, их живой блеск и всегда заинтересованный взгляд напоминали прежнего Путилина. Снаружи в раскрытое окно попадал шум улицы и обрывки разговоров людей, наводнивших её, эта какофония перебивала привычные звуки, доносившиеся из помещений Сыскной.
Всю накатившую грусть и внутреннее напряжение, Иван Дмитриевич выразил в единственной фразе, обращённой к самому себе:
— Эх! Жизнь полицейская… Она словно кожа — не снять, не поменять, а болезнь сыскная до могилы провожает не отпуская. Свой выбор я давно уже сделал, так нечего на возраст пенять.
Словесный выплеск помог Путилину вернуть душевное равновесие. В Сыскной Иван Дмитриевич слыл кладезем пословиц и народных поговорок, которые прижились в полицейской среде и всегда повторялись к месту. Достигнув статусных высот — чина тайного советника, гражданского чиновника третьего класса, равного в армии генерал-лейтенанту и вице-адмиралу во флоте, Путилин никогда не забывал, что он человек из народа, представитель российской глубинки — Нового Оскола Курской губернии. Примечательно, что движение по "Табели о рангах" вверх после пятого класса совершалось только по высочайшему повелению — указу императора.