Инженер слушал внимательно, соглашаясь кивал, и раз за разом подливал из фляги в стакан заводчика, потому тот быстро хмелел, но, налегая на закуску, так же быстро приходил в себя. В отличии от попутчика, инженер оставался трезв, и, когда коньяк закончился, предложил заводчику освежиться крепким чаем, за которым сам вызвался сходить. Хотя для вызова проводника в купе находился шнурок колокольчика, прикреплённого над дверью снаружи. Однако, после чая глаза заводчика наоборот стали слипаться, и вскоре Глеб Валерьянович погрузился в глубокий сон, временами коротко похрапывая.
На следующий день заводчик проснулся с головной болью и тошнотой, но списал всё это на похмелье. А размеренная поездная жизнь шла своим чередом: попутчики читали газеты, обсуждая прочитанное, рассуждали о политике, завтракали, обедали и ужинали в вокзальных ресторанах и ресторанчиках во время остановок. После приёма пищи Адам Францевич курил, стоя на перроне. Он элегантным движением доставал дорогой серебряный портсигар с одноглавым орлом на крышке и драгоценным камешком вместо орлиного глаза, а потом ловко — одним движением заправлял папиросу в мундштук, отделанный янтарём. Никто не обращал на курящего пассажира внимание — многие вокруг курили, но его взгляд всегда был направлен на толпу людей, покидающих вагоны или стремящихся к ним. А вот, когда к Адаму Францевичу приближался наряд дорожной полиции, дежуривший на привокзальной территории, инженер медленно и аккуратно отворачивался.
И вот наконец благообразный проводник, продвигаясь по вагону наших знакомых, объявил:
— Уважаемые дамы и господа! Через двадцать минут наш поезд «Варшава-Санкт-Петербург» пребывает на станцию Александровская. Это последняя остановка перед конечным пунктом следования — столицей Российской Империи, городом Санкт-Петербургом!
После вчерашнего позднего ужина в привокзальном ресторане, Глеб Валерьянович чувствовал себя неважно: то ли эскалоп оказался непрожаренным, то ли коньяка перепил.
— Печень расшалилась скаженная — жаловался заводчик.
И в очередной приступ дурноты Глеб Валерьянович попросил инженера сопроводить его в тамбур — подышать воздухом из дверного окна. На что Адам Францевич с радостью согласился. Они встали около правой по ходу поезда двери тамбура и Адам Францевич, открыв створку дверного окна, запустил струю свежего воздуха. От вожделения Глеб Валерьянович прикрыл глаза. Через пять минут инженер обратился к заводчику:
— Смотрите, Глеб Валерьянович, никак не могу разглядеть, что написана на стене напротив нас… Много мелких букв и знаков.
— Ну-ка, ну-ка… — ответил заводчик и сделал шаг вперёд, вытягивая шею.
Ладонь правой руки инженера мягко легла на затылок Глеба Валерьяновича. Ещё мгновение, и рука Адама Францевича резко выпрямилась — лицо заводчика впечаталось в стену тамбура, послышался неприятный хруст лицевых костей жертвы. Бесчувственное тело Глеба Валерьянович, оставляя кровавый след на стене, сползло на пол тамбура. Облик Адама Францевича неузнаваемо изменился: в глазах вспыхнула злорадная ярость, рот превратился в узкую щель, а правая бакенбарда отделилась от кожи щеки, пропала и манерность движений. Теперь лже-инженер двигался, как заправский убийца. Раз — и его левая рука выхватила платок из нагрудного кармана жертвы. Два — и кровавого следа на стене тамбура больше нет, а платок порхнул в открытое дверное окно. Три — правая рука с поездным ключом отперла дерь вагона. Четыре — Адам Францевич, подхватив тело заводчика за шиворот и поясную часть брюк, бросил его в проём двери головой вниз. Ещё четыре минуты понадобились Адаму Францевичу на проникновение в купе, сбор своего саквояжа и багажа попутчика, возвращение в тамбур к незапертой двери вагона.
На подходе к Александровской поезд сбросил ход. И Адам Францевич, уже стоявший на ступеньке вагона, спрыгнул на железнодорожную насыпь и распластался на багаже. Но эта предосторожность оказалась ненужной — во всех вагонах поезда люди были поглощены сборами багажа и дорожными хлопотами, в предвкушении скорого и счастливого конца поездки. Никто не обратил внимание на отсутствие двух пассажиров второго класса, никто не смотрел в окна — не интересовался происходящим за ними. В это время все пассажиры оказались заняты исключительно собой, а проводники — потаканием возбуждённой публике.