— Ну, как вам сказать, Пётр Апполинарьевич, — видно было, что молодая собеседница Вязеского собирается с мыслями, она даже чуть прикрыла глаза, освежая память. — Лицо продолговатое, скулы сглажены… Волосы, усы и бакенбарды чёрные… Глаза светлые, слегка навыкате… Носит шейный платок. Право слово, чудно смотрится, но Дарье нравилось. Григорий не любил галстуков.
— У вас прекрасно получается, Катерина, — похвалил свидетельницу Вяземский, который успевал записывать названные приметы в блокнот. — А теперь постарайтесь вспомнить были ли у Григория особенности, отличающие его от других мужчин.
— Ага, Пётр Аполинарьевич, точно… — на этих словах Катерина оживилась — Палец! Мизинец левой руки у него кривой и не разгибается… И ещё, Григорий курил папиросы, которые доставал из дорогого портсигара с одноглавым орлом на крышке. Чудной орёл, у нас-то все двухглавые… И глаз у этого блестел драгоценным камнем. Право слово, запоминающаяся вещь.
— Так выглядит польский орёл. Польский герб, — уточнил слова свидетельницы Вяземский и глянул на Сушко, взгляд этот означал, что у Вяземского вопросов больше нет.
И тогда Лавр Феликсович задал свой последний вопрос:
— Скажите, госпожа Усольцева, а не спрашивал ли про Григория ещё кто-нибудь, кроме нас с Петром Апполинарьевичем?
— А что, Григорий и впрямь преступник? — вопросом на вопрос ответила Катерина. — Так говорили те двое, которые ко мне приходили ещё до отъезда Дарьи. Страшные, неприятные люди… Я Дашу предупредила и сказала ей, чтобы Григорию про их приход рассказала.
— Кто они, кем представились, как выглядели? — на одном дыхании Сушко выпалил целых три вопроса.
Сбитая с толку таким напором полицейского, Катерина замешкалась, но всё же ответила:
— Представились агентами Рижской полиции… Оба чернявые. Один ниже, другой выше среднего роста. Говорили с прибалтийским акцентом. Григория преследуют, как крупного фальшивомонетчика, обманувшего высокого государственного чиновника на большие деньги. Телефон оставили, где их можно найти…
Сушко слушал внимательно, а голову свербила одна и та же мысль, воспоминание из последней беседы с Путилиным: «Гости оттуда!».
— Телефон! — коротко бросил Сушко и посмотрел на Вяземского.
— Абонент № 96… — оторопело произнесла Усольцева. — 96… Я точно запомнила.
Пётр Апполинарьевич записал эту информацию в записную книжку. Уже на улице Сушко заметил Вяземскому:
— Поздравляю, ваше участие позволило опознать вторую жертву Цветочника и составить словесный портрет убийцы. Приметный портсигар он может спрятать, а вот сломанный мезинец нет. На квартиру Дарьи Клепиковой ехать поздно и бесполезно. Там мы ничего не найдём… Цветочник — тёртый уголовный калач, следов не оставляет.
— И искать этого лже-Григория у купца Субботина бесполезно, его там никогда не было, — закончил Вяземский мысль Сушко.
Следующая остановка состоялась у заведения, на которое указал Вяземский, заинтересовавшийся двумя его витринными окнами. На них было одинаковое изображение: изящная красавица с оголёнными плечами в длинном красном платье и красной чалме, украшенной большим драгоценным камнем, в длинных красных перчатках, с красными губами и красной розой в руке, а левая её рука сжимала гриф скрипки. Над входной дверью заведения красовалась вывеска: «Музыкальная гостиная madame Саro de Lavigne. Лучшие музыканты Европы и Санкт-Петербурга. Холодное шампанское, осетровая икра и устрицы. Чудесное времяпрепровождение. Вход по пригласительным билетам».
— Не много ли красного на витрине, да ещё и такая же роза? — с вопросом к Сушко обратился Вяземский.
— Мне это напоминает цветочный антураж убийств Цветочника, извините за тавтологию выражения, — ответил Лавр Феликсович и в свою очередь спросил Вяземского. — Пётр Апполинарьевич, а сколько заострённых лепестков розы вы видите?
— Пять, ровно пять… — не понимая к чему клонит Сушко, ответил Пётр Апполинарьевич.
— Всё верно, Пётр Апполинарьевич, — утвердительно заметил Сушко. — Это не бордель… Французские графини этим не промышляют.
Теперь уже Вяземский вопросительно глянул на Лавра Феликсовича. И Сушко, удивившись неосведомлённости собеседника, пояснил: