— Спокойнее, Карл Альфредович. Этого и следовало ожидать. По-вашему, они должны были махать этой палкой на виду охмелевшей публики и бросаться в посетителей окурками? Мне бы, прежде всего, интересно было почему, именно, три остатка папирос, и что бы это значило относительно судьбы Шапошникова, — так Вяземский призвал Штёйделя взять себя в руки и задать себе вопрос, который, в данном случае, лежал на поверхности. В ответ Карл Альфредович разразился длинной тирадой:
— Зависимый, но контролирующий себя табакоман, курит, примерно, один раз в час. Но, если он волнуется или переживает, то прикуривает одну папиросу от другой, но не чаще, чем раз в десять минут. И это значит, что Шапошникова здесь содержали не менее часа и не более трёх. Я прав, Пётр Апполинарьевич?
— Увы, да, — ответил Вяземский и добавил. — А теперь подойдите ко мне. Сейчас ваша помощь мне крайне необходима. Следы уже считаны, передвигайтесь свободно, без опаски навредить результатам осмотра… И захватите с собой лупу.
Штёйдель направился ко входу в дровяник — там теперь стояли рабочие сумки судебных медиков, доставленные к месту помощником полицейским, и перенёс их на центр дровяного сарая, а потом, достав просимое, вернулся к Вяземскому.
— Лавр Феликсович и Карл Альфредович, обратите внимание на две вещи, — используя лупу, проговорил Вяземский. — Тёмно-бурое пятно на уровне моей головы — кровь Шапошникова из раны на затылке. Ниже располагается ряд волокон верёвки, которой сыскного связывали. Положение этих следов говорит о том, что руки Шапошникова оставались свободными — в тот момент он был уже не опасен для нападавших, и пленители покинули помещение сарая. Им нужно было срочно решать, что дальше делать с полицейским, попавшим в их капкан — убить здесь или переместив, под видом сопровождения пьяного, в другой дом, пытками выведать нужную информацию. Этот период времени занял не более пятнадцати минут. Пятнадцать минут судьба отвела Шапошникову на последнее откровение — послание сослуживцам, способным отомстить за его смерть… Пятнадцать минут на раскрытие тайны провала операции внедрения.
В воздухе дровяника внезапно повисла тугая тишина. Каждый присутствующий попытался примерить данную ситуацию на себя, найти свой ответ на предложенную Вяземским версию событий. Как он, лично он, поступил бы в этих условиях? Что и как оставил бы в память о себе и бандитах? Любой сыскной знал, что просто так умереть не имеет права, и, даже безнадёжно погибая, должен довести дело правосудия до конца — задержания, осуждения и суда над преступниками, кем бы они ни были и где бы не встретились.
— Лавр Феликсович, а что бы сделали вы, окажись в подобной ситуации? — с таким вопросом Вяземский обратился к Сушко.
Тот надолго задумавшись, отрицательно мотнул головой и бросил короткое:
— Не знаю, Пётр Апполинарьевич… Не знаю.
— Ну-ну, Лавр Феликсович… Значит вы недостаточно внимательно читали наше с Карлом Альфредовичем экспертное заключение по трупу вашего подчинённого. Что там сказано о состоянии пальцев правой кисти? — так Вяземский попытался освежить память Сушко. Конечно, судебный медик мог бы ответить сам, напомнив сыскному соответствующее описание. Но Пётр Апполинарьевич уж очень не любил прохладного отношения к деталям, которые посторонние почему-то называли мелочами.
— Следы пыток? — наконец выдавил из себя Сушко.
Вяземский нечего не ответил, а кивком головы пригласил Штёйделя занять место у столба, теперь затылок немца находился напротив пятна крови, оставленной Шапошниковым. У Карла Альфредовича был тот же рост и физические параметры, что и у погибшего сыскного. Дождавшись, когда Штёйдель занял соответствующее положение, Вяземский приказал:
— А теперь, Карл Альфредович, вытяните правую руку в сторону и поднимите её на уровень плеча, не касаясь пальцами поверхности стенной доски. А вы, Лавр Феликсович, светите фонарём на доску, сперва на ту, что указывает кисть Карла Альфредовича.
Отдав распоряжения, Пётр Апполинарьевич склонился над своим медицинским саквояжем и достал пинцет и бумажный пакет. А потом при помощи лупы стал детально осматривать поверхность доски. Вот он остановился и погрузил инструмент вглубь деревянной поверхности, а потом пинцетом вынул два маленьких плоских фрагмента, застрявших между слоями дерева.
— Два отломка ногтя… Как я и предполагал ранее, — пояснил свои находки Вяземский, складывая их в бумажный пакет. — На этой доске ногтями и кровью Шапошников запечатлел своё последнее послание… Превозмогая боль и отчаяние. Ломая ногти и в кровь стачивая подушечки пальцев, царапал буквы и слова… Теперь, Лавр Феликсович, светите на доску ниже, нужно исследовать и её.